— Но ведь это не справедливо! Начальник Брянстройтреста и простой маляр получают одинаковую зарплату. При этом у начальника двое детей…

— И заметьте еще, жена не работает. Но я продолжу. Есть такая теория, очень интересная, теория разумного эгоизма. В примитивном изложении это выглядит так: «Береги себя, и людям больше достанется!» Так вот, наше государство и есть такой разумный эгоист. Мы с вами не при коммунизме пока живем, заметьте. Чтобы осуществить принцип «от каждого по способностям, каждому по потребностям», нужно, ого, сколько работать и работать. Что, разве не разумно было построить в тридцатых годах Днепрогэс? Разве не разумно было, с государственной точки зрения, не обывательской, возродить страну, создав практически заново тяжелую индустрию, создать армию… Наконец, победить в войне. Это мы ее выиграли, какие бы там сказки не рассказывали американцы и англичане! Или вам, Сергей Николаевич нужны еще какие-то доказательства?

Сергей Николаевич покачал головой, нет, не нужны доказательства. Но Константин Леонидович не унимался.

— Спустимся ниже с высоких заоблачных высей. Ваша дочь находится в прекрасном санатории, и вы за этот санаторий не платите ни копейки. Раз. Через определенное время вы уйдете в оплачиваемый отпуск. Два. Если, не дай Бог, вы заболеете, вас будут бесплатно лечить. Три. Если вы пожелаете съездить на курорт, вам дадут путевку со скидкой в семьдесят процентов. Четыре. И обучаться в школе ваш ребенок тоже будет бесплатно. Достаточно или еще продолжить?

— Продолжить, — поднял палец Сергей Николаевич.

— Я слушаю вас, — откинулся в кресле и сложил руки на груди Мордвинов.

— Скажите, вы уверены в том, что вот это распределение поровну производится справедливо. Ну, как вам сказать? В полном соответствии с законом.

— А-а, вы о жуликах. Так ведь где их нет? Я вам больше скажу, только это строго между нами, они и среди членов партии встречаются. Вы думаете, среди нас нет карьеристов? Есть. И мы с ними боремся. Тем и сильна Партия, что она открыта для критики и самокритики. А главное, надо уметь смотреть в будущее. Сегодня плохо, завтра станет легче, послезавтра еще легче. Об этом и надо думать. Так-то вот.

Ольга Кирилловна будто и не слушала мужа, сидела в задумчивости, смотрела в одну точку и легонько покачивала головой.

— Что, жинка, головой мотаешь? — легонько толкнул ее локтем Мордвинов.

— Да я вот смотрю, — вздохнула жена начальника Брянстройтреста, — что нам опять не хватит десятки дожить до твоей зарплаты.

В другой раз Мордвинов принимался убеждать Улановых постараться, как можно скорей, привыкнуть к новой жизни и забыть старое. Тут уж Наталья Александровна с ним не соглашалась.

— Вы что же, Константин Леонидович, хотите, чтобы у меня отшибло память? Как я могу все забыть, если в эмиграции прошла моя молодость! На парижском кладбище осталась моя мать. Слава Богу, живы родные…

— Вы переписываетесь с ними? — перебивал Мордвинов.

И получив ответ, что писем из Парижа еще не было, переводил разговор. Наедине с Сергеем Николаевичем советовал:

— Вы бы поостереглись писать за границу. Время сейчас… — несколько секунд искал подходящее слово, — мутное.

Сергею Николаевичу почудилось, будто Мордвинов от него что-то скрывает, знает такое, чего не положено знать ему, беспартийному маляру Уланову. Но скрывает он не из злого умысла, а по другой причине. Это скрываемое ему самому не нравится, разобраться во всем сам не может, и хочется ему, чтобы этого утаиваемого, не высказанного до конца, не было, не существовало в природе. Но оно есть, никуда от него не деться, и оттого Константину Леонидовичу не всегда уютно при так яростно защищаемом им социализме.

Но мечтать о будущей прекрасной жизни Мордвинов не переставал. Ах, как убежденно учил он за деревьями видеть лес. Ах, как призывал он согласиться, что идея-то, идея коммунистическая по сути своей великолепна. И разве не стоит жизнь положить ради воплощения этой идеи! Он говорил, и лицо его становилось вдохновенным. Глаза сверкали, губы морщились улыбкой.

— Костя, Костя, — любовно смотрела на мужа Ольга Кирилловна, — как было бы хорошо, если бы все так рассуждали.

— А что, — немедленно отзывался Мордвинов, — чем больше будет людей с подобными рассуждениями, тем лучше. И, поверьте мне, не я один такой, — он иронически косился на жену, — очень даже многие думают так же или примерно так же. Главное, — он сжимал энергичный кулак, — главное, эти люди и могут многое. Я убежден, если на всех руководящих постах будут находиться глубоко порядочные, честные коммунисты, если руководство массами будет осуществляться именно так, как того требует от нас партия, то мы намного быстрее достигнем намеченной цели. Я имею в виду построение коммунизма. И если мне или кому-то еще удается внести хоть малую, — он показывал кончик мизинца, — толику в общее дело, то могу вас заверить, еще пять, ну от силы десять лет, и задачу можно будет считать выполненной.

— Какую задачу? — спрашивал Сергей Николаевич.

— Как какую? Я же сказал — построение коммунизма, какую же еще? Другой задачи перед нами и не стоит. Или вы можете предложить что-нибудь другое?

Но предложить что-либо другое Константину Леонидовичу Сергей Николаевич не мог.

Не суждено было Улановым построить дом в городе Брянске на берегу реки Десны. Однажды, поздно вечером, накануне решающего дня, прибежала к ним Ольга Кирилловна.

— Константин Леонидович не велел завтра ссуду брать!