Симолин пересчитал деньги:

— Тысяча долларов.

— Надо вызвать служебную собаку для поиска наркотиков?

— Сначала наведаемся в подвал.

В подвале пахло заплесневевшим бельем и нафталином. Мы нашли нужную секцию, но она была пуста, и на двери даже не висело замка.

Мы вернулись в коридор. Я заметил выкрашенную в серый цвет дверь на другой стороне. За ней находился коридор метров десяти длиной, по обеим сторонам которого располагались пронумерованные двери.

Я нашел пятую, это был номер квартиры Хамида.

Вставил ключ в замок и повернул.

На полу стояла длинная, нейлоновая спортивная сумка. Я расстегнул молнию. Моим глазам открылось с полдюжины завернутых в коричневую промасленную бумагу плиток размером чуть больше сигаретной пачки. Прошла минута прежде, чем я понял, что это.

В свою очередь, темно-зеленую металлическую трубку распознать не составило труда. Это был одноразовый ручной гранатомет. Плитки, завернутые в бумагу, представляли собой пластит. Рядом с ними находились блестящий черный автомат, несколько магазинов, с десяток электродетонаторов и устройство, похожее на часовой механизм.

— Хочешь мира — готовься к войне, — пробормотал Симолин. — Похоже, этот парень планировал небольшую войнушку.

В сумке также оказался карманный ежедневник на английском языке. Я забрал его и запер за нами дверь. Мы вернулись в квартиру к Хамиду, откуда позвонили в саперное подразделение полиции. Я не думал, что взрывчатка представляет собой какую-то опасность, но мне не хотелось везти в Пасилу на нашей машине готовый к использованию гранатомет и мощную бомбу.

В ожидании подкрепления я принялся перелистывать ежедневник. Симолин с любопытством смотрел у меня из-за плеча.

Ежедневник использовался для того, чтобы отмечать встречи, телефонные звонки и прочие текущие дела. Я нашел день, когда Хамид и Харьюмаа заключили договор. Место и время встречи были записаны печатными буквами. В ежедневнике имелись записи и на арабском языке.

Когда я перелистывал календарь, из него выпала сложенная вчетверо бумажка. Симолин поднял ее, мгновение рассматривал, тихо присвистнул и протянул мне.

На листке шариковой ручкой был нарисован план. Место я легко узнал — улицы Лапинлахденринне, Малминринне и Малминкату.

Местонахождение синагоги было обведено.

Я снова открыл ежедневник и нашел третье октября.

Здесь была нацарапана небольшая звезда Давида.

Министр иностранных дел Израиля предполагал посетить синагогу третьего октября.

Количество товара, выставленного в витрине комиссионного магазина, могло натолкнуть на мысль, что целью всей жизни его владельца является коллекционирование старых вещей, а не торговля ими. Мы со Стенман вошли и представились.

— От вас поступила информация относительно убийства в Кераве, — сказала Стенман.

— Как вы сказали? Кафка?

Я знал, какой вопрос будет следующим.

— Нет, Кафка, который держал антикварную лавку на улице Пурсимиехенкату, мне не родственник.

— Нет?

Мужчина средних лет с редкими усиками пытался как-то расставить товар, грудой сложенный на прилавке. У него, по-видимому, была исключительная зрительная память или подробные записи. Вещей тут находилось больше, чем могла бы произвести за неделю пара заводов. Стенман поднесла к лицу продавца фотографию Бена Вейсса:

— Этого человека вы видели позавчера около двух часов?

— Похоже, сегодня славный солнечный осенний денек, — сказал мужчина, посмотрев на улицу через пыльное окно, взял фотокарточку и воззрился на нее через очки с видом близорукого человека.

— Да, очень похож. Они хотели разменять купюру, чтобы заплатить за парковку, но я им сказал, что у меня тут не разменный автомат. Если бы мне платили евро за каждую просьбу разменять деньги, то я мог бы не работать.

— Почему вы говорите «они»? — спросил я.

— Их было двое. Этот человек молчал, говорил другой.

В магазин, испуская сильный запах перегара, протиснулось двое мужчин лет тридцати.

— Здорово всем! Здесь, что ли, покупают и продают, меняют и обкрадывают?

— Если вы по делу, то говорите, что вам нужно, — сказал продавец.

— Есть бумага для самокруток?

— Можно я их обслужу? — спросил у меня продавец.

Я кивнул.

— Сколько?

— Пусть будет пять.