— Ну хотя бы защитить.

— А его разве обвиняют?

— Обвиняют.

— Кто же? — насторожился Каменко. — Жена?

— Государство.

— Разве государство вмешивается в личные отношения?

— В личные — нет. Но вмешивается, когда бьют человека.

— Зачем же вызвали меня?

— Допросить.

— Я не преступник.

Рябинин тихонько зевнул, чуть прикрыв рот ладонью. Зевнул не для него — для себя, чтобы усыпить своё сознание: мол, ничего хамского в этом ответе нет и злиться не стоит. Видимо, допрос не пойдёт, пока глаза этого геолога спесиво разглядывают следователя. Рябинин ещё раз зевнул и лениво глянул в первую страницу протокола, которую только что заполнил и знал каждую строчку:

— А какое у вас образование?

Каменко чуть насмешливо наблюдал за его рукой: неужели следователь не знает, какое образование должен иметь геолог.

— О, высшее! — удивился Рябинин.

— А вы думали, ПТУ? — усмехнулся Каменко.

— О том, что в прокуратуре допрашивают только преступников, обычно мне говорят бабушки тысяча восемьсот девяносто девятого года рождения. А ребята из ПТУ грамотные, они такого не скажут.

Каменко попытался сесть удобнее. Он даже тихонько откашлялся, помогая укрепиться стулу. Допрос можно было начинать. Но его начал сам вызванный:

— Какой уж я свидетель…

Он согласился с этой ролью и теперь имел в виду другое: что он плохой свидетель и ничего не знает. Но это уже следующий этап допроса.

— Вы с Вересовым друзья?

— У нас, у геологов, есть такая форма дружбы — полевая. А тут, в городе, встречаемся только на работе.

— Когда вернулись из поля?

— Мы вместе прилетели.

Вот оно что. Они вместе прилетели. Да он наиценнейший свидетель. Как можно безразличнее Рябинин попросил:

— Расскажите о его встрече с женой.

— Я не видел.

— Как же так?

— Вышли вместе, а потом на мне жена повисла, и мы с ней так и уехали.

Всё естественно. Здесь не до приятеля, который два года мозолил глаза. В конце концов, сведения о самых первых минутах встречи не так уж и важны, поскольку потерпевшая о них рассказала и сомнений тут нет. Не важны сведения и об ударе — свидетелей много. А вот о временном промежутке между встречей и ударом информации нет, но ведь в нём-то и случилось главное, если только оно вообще случилось.

— В самолёте пили?

— Две бутылки сухого вина. Пустяки, на радостях.

Вересов сказал правду… Видимо, в суматохе его состояние не заметили. Да и что такое сухое вино для этих геологов, похожих на штангистов… Главный вопрос Рябинин задавать не спешил, берёг напоследок.

— Как Вересов относился к жене? Раньше и эти два года…

— К жене он относился так, как никто не относится, — коротко отрубил свидетель.

— Плохо или хорошо? — улыбнулся Рябинин.

— «Хорошо» не то слово. Я вот отношусь к жене хорошо, а он её боготворил. В его характеристике, не то для аспирантуры, не то в министерство, знаете, что написано? «Очень любит свою жену». Чёрным по белому. И подпись треугольника. Да вы, наверное, характеристикам не очень верите?

Рябинин пожалел, что не имеет с неё копии. «Очень любит свою жену». Превосходно!

— Умным верю.

Его всегда удивляло, что в характеристиках не пишут о важных человеческих качествах. Ну что значит это дурацкое «морально устойчив»? Не пьёт и не обращает внимания на женщин — и вся устойчивость? Или «в коллективе уживчив». А может, такой коллектив, что с ним и уживаться не стоит. «Пользуется уважением». За что и у кого? А вдруг его боятся, поэтому и уважают? Однажды Рябинину прислали из жилконторы бумагу с выразительным названием: «Харкатеристика».

А ведь в них есть что писать. Например, как человек воспитывает детей. Как относится к родителям, к старикам. Какова степень его культуры. Умён ли, смел, справедлив, разносторонен, любознателен, цельная ли натура. И ещё были слова, которые стоило употреблять хотя бы для того, чтобы они не забывались: порядочный, благородный, великодушный, деликатный…

— Мы его предупреждали, — заметил Каменко.

— О чём?

— Да о любви этой… Нельзя так любить женщину…

— Почему?

— Обязательно плохо кончится.

— А как же надо любить? Вполсилы, что ли…

— Нельзя, товарищ следователь, ни пересаливать, ни переслащивать.

Как на кухне. Как о супе или компоте. Смешно: излишки любви. Как излишки стеклотары. Да может ли быть её излишек — самого прекрасного состояния человеческого духа? Рябинин считал, что пока ещё этой любви людям недостаточно.

— О любви стихи пишут, — сказал он в ответ на поварское объяснение.

— Вересов тоже писал.

— Вы осуждаете?

— Всему свой возраст.