— Ваше величество, — внезапно покраснев, ответила Анна, — я буду откровенна в отношении Елизаветы, первой девицы Англии.

— Этого только и хотим мы в настоящую минуту! Вы узнали этого… бея Рамлы? Кто он такой?

— Я узнала его по черно-красному кругу на щите. Это — Леопольд фон Ведель.

— Он предложил мне подарок, который, как полагаю, из одного источника с вашим ожерельем. Посмотрите!

И Елизавета показала головной убор, далеко уступавший богатством ожерелью Анны. То был ободок в виде змеи из зеленой бронзы, и на нем находилось двенадцать точно таких же изумрудов, какими украшалось ожерелье Анны.

— Мне известна эта вещь, это корона древней египетской царицы, — вздрогнув, ответила Анна.

— Следовательно, Леопольд — это далекий, умерший для вас друг? Вы некогда любили его и… и Ахмет приехал для того, чтобы копьем добыть себе любовь и честь? Подите сюда, милая, сядьте подле меня и расскажите о ваших и его страданиях! Для нас, для вас и для него — это важнее чем вы думаете!

Во всем облике Елизаветы было столько нежности и вместе с тем болезненной тревоги, что, не в состоянии противиться, Анна рассказала королеве о своей любви и юношеской привязанности Леопольда, о скитальческой жизни Леопольда и, наконец, о письме Ахмета, окончательно порвавшем их связь. Леопольд в отчаянии отправился скитаться по свету, и Анна свиделась с ним только в Англии.

— Из дурно понятой, преувеличенной женской скромности, в порыве негодования вы сделали величайшую глупость, милая Анна, и повергли в несчастье и себя и его! Ах, милая моя, сколько раз я верила любви мужчин и — обманывалась! Можете ли вы знать, в какую бездну повергло его отчаяние?

— О, я догадываюсь, — воскликнула Анна. — Мой брат встретил Леопольда в Аслей-Галле, после аудиенции у сэра Уолсинхэма.

— Прежде чем он отправился в Шотландию?

— Да, фон Ведель сказал брату, что теперь я могу быть спокойна и что если бы я даже снова полюбила его, то он считает себя недостойным меня.

Елизавета встала и стала ходить взад и вперед по комнате.

— Действительно, его положение отчаянное! Он стоит между вечным позором и смертельной опасностью.

— И вам известны этот позор и опасность, ваше величество?

— Молчите, дитя! Известны — и потому именно я молчу! Говорить об этом — значит подвергать его смерти и позору, и не его одного! Уповай на Бога, подобно мне! Господь, возведший меня на престол Англии, в должное время защитит меня, тебя и его! Я и сама блуждаю еще во мраке, но с этой минуты многое стало ясно мне. Скажу, однако, — и глаза Елизаветы сверкнули — что если я ясно увижу перст Божий, то смело пойду по указанному мне пути, хоть бы кровью обагрились ноги мои! Довольно! Забудьте о том, что мы говорили! Возложите мне на голову символ бесконечности, пусть знают, что я почтила его подарок, пусть видят, что твое ожерелье и эта диадема из одного источника!

Анна и Руфь повязали диадему на светлые волосы Елизаветы, затем она отпустила их с приказанием присутствовать на балу. Диадема королевы возбудила живейшее внимание, так как сходство ее с ожерельем Анны тотчас же было подмечено. Каких только ни делали предположений!

Но герою их, Леопольду, от этого было не легче, напротив, его положение стало опаснее, чем когда-либо. Конечно, его появление на турнире, его подарок и тайный разговор Анны и королевы содействовали постепенному уменьшению недоверия Елизаветы, но, с другой стороны, турнир слишком выдвинул вперед Леопольда и таким образом подвергал его усиленному надзору и несомненным преследованиям со стороны папско-стюартских заговорщиков. Благосклонность сэра Уолтера не могла доставить Леопольду большой помощи, так как самому Роули приходилось бороться с могучими противниками. К тому же время становилось все беспокойнее, мрачный и невидимый круг внешних и внутренних врагов все теснее сплачивался вокруг королевы, и следовало выждать удара, который должен был бы разоблачить замыслы врагов, удар смертельный, но от кого — это пока было неизвестно.

Только один раз в году, в Рождественские святки, Елизавета обедала публично, и народ мог видеть тогда королеву во всем торжественном величии ее сана. По этому случаю Елизавета позволила Роули привезти Леопольда в Гринвич. Она обедала одна под бархатным балдахином, в тронном зале, гофдамы обедали за особым столом у дверей, а весь мужской придворный штат стоял вокруг королевы. Министры, придворные сановники, следовательно, Роули и Лестер, прислуживали ей, стоя на коленях, а публика медленно проходила подле королевы. Увидев Леопольда, Роули подошел к Елизавете, стал на колено и назвал по имени фон Веделя.

— Клянусь душою моего отца, — шепотом ответила она, — это образец совершеннейшего и красивейшего мужчины! Дай Бог, чтобы и сердцем он был настолько же хорош!

Она кивнула головою Леопольду и в знак приветствия подняла руку.

— Пусть он не показывается и не бывает вблизи нас, сэр Уолтер, возьмите его к себе в дом, это было бы лучше всего. Вы не можете себе представить, до какой степени важно на какое-то время скрыть его от взоров всех.

Леопольду пришлось повиноваться приказанию Елизаветы, и шлюпка Роули перевезла фон Веделя вместе с его багажом и прислугой во дворец любимца королевы.

1585 год начался печально. В Нидерландах испанцы были всемогущи, гугеноты и Гизы готовились во Франции к беспощадной борьбе, а Филипп II затрачивал миллионы на сооружение флота против Англии. В Уэстморленде и Нортумберленде происходили беспрестанные собрания, в Норфолке господствовало подозрительное движение, даже в самом Лондоне ощущалось смутное инстинктивное предчувствие грядущих бедствий. Вследствие всего этого флот был приведен в боевую готовность, лорд Говард Ноттингем, назначенный адмиралом, отплыл к важным гаваням Англии, а Роули поручено начальствовать над флотилиями Темзы. Городская милиция была наготове, богатая буржуазия сформировала артиллерийские роты в пятьдесят орудий.