— А, вы, кажется, знаете толк в тонах, — заметила, улыбаясь, канцлерша. — Вы, говорят, отличный певец.

— Неплохой, не стану скромничать. Когда я служил под начальством графа Фольрада, я певал иногда, также в Венгрии при звоне стаканов, когда главное дело не в искусстве, а в веселости. Со времени же моего приезда сюда, само собой разумеется, я бросил песни.

— Это понятно, — заметила Анна, становясь все доверчивее. — Но если, как вы говорите, мы своим присутствием принесли радость в ваш дом, то не будет ли это достаточною причиной, чтобы заставить вас спеть?

— Для этого довольно будет одного вашего желания, барышня, но я должен вам сказать, что не делаю ничего даром.

— Как мне понимать это? — спросила она с легким трепетом и запинаясь.

— Ну что же, вы должны будете из благодарности, сказать мне, нравится ли вам или нет моя песнь. Вам, конечно, приходилось слышать лучших певцов и лучшие стихи, чем те, которыми восхищаются на войне, и потому вы должны быть снисходительны. Главное дело ведь в содержании, если же оно вам не нравится, вы мне скажите, равно как и причину.

— Я также обращаю основное внимание на содержание. Но, господин рыцарь, не рассердитесь, если я буду слишком откровенна?

— Как можно сердиться на это! Но может случиться, что мы не сойдемся во мнениях и тогда мы дружески поспорим немножко, это будет еще веселее, не так ли?

Все громко засмеялись и поскакали вдоль деревни к порталу замка.

Леопольд первый соскочил с коня и помог слезть канцлерше, которая тотчас обняла Иоанну и долго держала в объятиях.

— Ты, Гассо, — сказал Леопольд, — прислуживай своей жене, я же воспользуюсь тем, что у меня нет жены, и буду кавалером этой дамы. Вы позволите?

Анна прошептала «да!», и глаза ее сияли радостью и счастьем.

Он взял ее за талию, в то время как она ухватилась за его шею, и, поставив на землю, поцеловал ей руку.

— Еще раз милости просим, — сказал он.

Они вошли в дом, и скоро воцарилось между ними такое радушие и такая веселость, как будто никогда ничто не нарушало их взаимного согласия. Последовали счастливейшие дни.

Каждый держался совершенно просто, без всякого предубеждения, и потому между ними не было никаких недоразумений. Прежний, так долго длившийся и, как они теперь осознавали, глупый разлад Иоанна и Эмма старались загладить удвоенной нежностью, и хотя обе имели свои намерения насчет Леопольда и Анны, но ни одна не высказывала их, боясь лишить непосредственности начинавшееся сближение.

Да, в самом деле, казалось, что Амур вбил себе в голову соединить неразрывными узами Леопольда и Анну, несмотря на все неприятности, происшедшие по их собственной вине, и на твердое намерение Леопольда охранять свое сердце. Непринужденность, которую молодые люди проявляли по отношению друг к другу, чтобы не омрачить возобновившуюся дружбу родителей, равно как и приятные качества, открытые ими друг в друге при свидании — все это составляло сеть, в которую оба незаметно, но тем вернее запутывались. Во время бесед они обо всем успели переговорить. Леопольд рассказывал Анне о жизни при разных дворах, где он провел некоторое время с графом Фольрадом, о венгерской войне. Сара также сделалась предметом разговора и даже по инициативе самого рыцаря. Конечно, умолчал он о том, что считал неудобным рассказывать, но о Саре говорил с глубоким уважением.

— Я не могу сообщить об этой странной женщине никаких подробностей, особенно же в таком веселом кругу. Но если я как христианин и рыцарь скажу вам, что нет на свете женского существа несчастнее этой Сары, которой Бог определил постоянно скитаться среди величайших опасностей, не находя нигде спокойствия, и если я прибавлю, что женщина эта заслужила благодарность нашего дома, спасши меня от смерти, надеюсь, что вы мне поверите. — Леопольд произнес это так спокойно и с таким чувством, что тронутая Анна протянула ему руку и сказала:

— Вы поступили как благородный человек! Уверяю вас, ваши друзья могут лишь одобрить молчание, которое, я это чувствую, лучшее доказательство признательности к вашей спасительнице.

— Это правда, дорогая барышня! — воскликнул Леопольд.

— Невелико дело отвести уголок, где ей можно будет спокойно доживать свой век, когда она состарится и не в силах будет более странствовать, но уважить ее горе, ее печальную судьбу — вот что важней всего! В противном случае нам пришлось бы судить о вещах, знать которые должен один только Бог.

Гуляли, ездили верхом, охотились, пели, болтали — и время проходило незаметно. Часто Леопольд и Анна оставались одни, даже в известной нам беседке, но никогда ни смущение, ни глупое воспоминание не становились между ними.

Таким образом, прошли три недели со дня приезда гостей, вокруг замка все было в полном цвету и манил чистый воздух.

Гассо и Гертруда поехали три дня тому назад в Блумберг посмотреть, что там делалось. Сегодня или завтра ждали их обратно в Кремцов. Эмма и Иоанна попеременно хозяйничали или сидели в комнате. Они были неутомимы в разговорах и пересматривании всякой всячины. Вещи, остававшиеся годами без всякого внимания, вытаскивались теперь и делались предметом разговора. Леопольд и Анна, предоставленные самим себе, нашли наконец, что воздух в зале слишком душен.