Впрочем, «отрывались» в таких поездках не только народные избранники, но и иронизирующие над ними журналисты. Во время визита Геннадия Селезнева в Китай один юный корреспондент из государственного информационного агентства заказал себе в номер ужин из ресторана отеля. Аппетит у журналиста был отменный, отель — шикарный. Итоговый счет составил 700 долларов. Юноша, недолго думая, записал ужин на номер спикера. Скандал был грандиозным. Селезнев, разумеется, ни о чем не узнал, но его помощники, тут же вычислившие смекалистого обжору, не только провели разъяснительную работу с ним, но и пожаловались в информагентство. На некоторое время проштрафившегося корреспондента из Думы убрали. А вскоре он и сам ушел и из агентства, и из Думы в более сытное место — в одну из нефтяных компаний, возглавил которую бывший член Государственной думы.

Пит долгое время не мог понять, отчего русские так ведут себя за границей. На одной из вечеринок в Москве он спросил об этом своих коллег и получил взаимодополняющие друг друга ответы. Первая версия гласила, что депутаты воспринимают заграничные командировки в качестве полагающихся им по статусу льгот. Не важно, зачем ехать, важно, куда и насколько. Но у депутатов, реально занятых законотворческими или политическими делами, никогда нет времени. «Понимаешь, Пит, прокатиться на халяву готовы все, ну или почти все. Но, когда надо провести очень важную поправку в закон, не до прогулок по миру. И чтобы не пропадало место, его отдают другому депутату, которому в Думе и заняться нечем».

Вторая сводилась к тому, что процент случайных и бессмысленных членов в любой делегации соответствует пропорции таких же людей в Думе. «Летит в какую-нибудь Перигонию официальная делегация из десяти думцев во главе с вице-спикером и зампредом международного комитета. Ее руководство занято официальными мероприятиями, укреплением межпарламентской дружбы: чтобы и дальше к себе звали и сами перигонийские парламентарии в гости приезжали. Еще пара депутатов любознательна по натуре. Остальные полетели, потому что им в Думе скучно. Ну и развлекаются соответственно „здоровью и полученному образованию“».

Встречая думцев, наведывавшихся в США, Пит не мог решить, какое из предложенных русскими друзьями объяснений больше походит на правду. Он охотно верил, что среди депутатского корпуса полно любителей попутешествовать за казенный счет. Таковые, впрочем, были в любом парламенте любой страны. В Думе дело было поставлено на широкую ногу: в ней было не менее шестидесяти групп по связям с парламентами других стран. А потому поездки, ответные визиты с сопутствующей официально-светской жизнью были неизбежны.

Пит притормозил у ресторанчика, любимого вашингтонскими журналистами, и обернулся назад: «Алле, Петя, просыпайся, приехали. Пора перекусить». Петя лениво открыл один глаз, пожевал прилипшую к губе сигарету, потом закурил, ловко щелкнув зажигалкой, и сказал: «Умоляю, только без виски!» — «Могу угостить тебя красным вином, почти таким же, которое так понравилось Ельцину за завтраком у Клинтона», — насмешливо сказал Пит. «А, это ваше секретное химическое оружие, от которого крепкого русского человека начинает штормить, — в тон ему ответил Петя. — Кстати, Коржаков описал этот случай в своей книжке» [200] .

«И как он?» — спросил Пит. «Писатель и депутат, — пожал плечами Петя. — А в целом — никак Равно как и прочие отставники, вынужденные доживать свой политический век в Думе. Как Примаков, Куликов, Николаев и прочие, и прочие. Им только и остается, что мемуары писать. Или крепко любить президента Путина. Чтобы тот вспомнил и из Думы забрал. Как Кириенко или Степашина с Черномырдиным [201] . Он теперь переквалифицировался в дипломаты» [202] . — «Знаю». — И Блэйк в красках рассказал, как в феврале 1997 года, выступая в Вашингтоне на заседании комиссии «Гор — Черномырдин», русский премьер энергичными жестами поторапливал переводчика, подыскивавшего адекватные слова для передачи его красноречивых пассажей.

«Ну, где они, ваши „ножки Буша“ [203] ? Не этого, нового, а того — старого, папы Буша, которого Стаканыч, как и маму Буш, хорошо знал?» [204] — спросил Громадин, и друзья, хохоча, вышли из машины.

Петя грустно помешивал сахар в чашке двойного эспрессо. Отхлебнул и поморщился — кофе был двойным по объему, но отнюдь не по крепости. «Все вырождается», — подумал журналист и печально оглядел пустые витрины буфетных прилавков. Засохшие шпротины, икра «заморская баклажанная» неаппетитного цвета, кучкой застывшая на дне четырехугольной фарфоровой салатницы, бутерброды с сырокопченой колбасой на прикрытых пищевой пленкой блюдах — всем этим продуктовый набор думского буфета вечером в среду исчерпывался. Ни румяных пирожков, ни любимых корреспондентками заварных пирожных с творожным кремом, ни «полезного для мозгов», как уверял Ваня Родин из «Независимой газеты», салата из консервированного криля, ни даже самого популярного у журналистской братии «Столичного» салата — кусочков слипшегося сыроватого картофеля, украшенных сверху двумя тонюсенькими ломтиками вареного мяса и прозрачными лепестками маринованных огурцов. А главное — никакого «холодного кофе».

В блаженные времена, когда Дума была еще местом живым, а не складом кремлевских марионеток, когда в буфете можно было курить, а помимо стоячих были «сидячие» места — низенькие столы у крытых дешевым зеленым сукном низеньких же диванчиков, стоявших прямо напротив двери, ведущей из думского холла на первом этаже старого здания, — здесь, как в любом приличном месте, продавали спиртные напитки и, более того, даже в розлив. Потом разливать крепкое спиртное в тонкие чайные стаканы перестали, зато знакомой буфетчице (а постоянному думскому журналисту все буфетчицы были не просто знакомые, а чуть ли не родные) всегда можно было заказать «холодного кофе» и получить 50–100 граммов коньяку в маленькой кофейной чашечке. К «кофе» в те времена всегда находился тонко порезанный лимончик, девчонкам в качестве закуски брали еще конфетку — трюфель или «Мишку косолапого» — конфеты в буфете продавались поштучно.