Работа закипела: все гости вилками, ножами подхватывали мясо и ловко завертывали его в сочни, лепили пельмени, похожие на пухлые уши, и укладывали их рядками на железные противни, посыпанные мукой.

Шумные разговоры, шутки, смех. Это была не работа, это уже началась вечеринка, хотя еще не выпили ни единой рюмки. Не полагалось. Должны же родные увидеть друг друга трезвыми глазами, трезво поговорить, узнать о жизни каждого.

— Значит, последние деньки доживает твой дом, сватья?

— Последний нонешний денечек! — весело откликнулась мать. — Сегодня вроде как проводины.

— А не жалко? Почитай, вся жизнь в этом доме прошла.

— Да ну его к лешему! Одна печка замучила. Дрова доставай, топи, воду таскай из колонки, тротуары долби, снег ворочай…

— А чего ты хорошего в коммунальном доме нашла? — раздраженно спросил дядя Иван.

— Вот тоже сказал! — всплеснула руками мать. — Да там же все удобства! Тепло, светло, горячая вода, ванная и другое прочее.

Дядя Иван иронически гмыкнул. Его уже «снесли», но он обменял новую квартиру на частный дом. Тот стоял на окраине, где строек не было.

— А чего хорошего в этих твоих частных курятниках? — рассердилась мать.

— Тут я сам себе хозяин. Огород, куры, животина всякая. А эти ваши хоромы оставляют с одной голой зарплатой. Не больно-то на нее размахнешься. А у меня всякая овощь своя. Ты вот бегала за мясом на базар, а моя благоверная не побежит.

Дядя Иван всегда держал трех-четырех свиней. Он возил для них отходы из столовой. Задыхающиеся от сала, яростно жадные, все тупо сокрушающие, они зычно хрюкали в амбарушке.

Тетя Аня заплакала, запричитала:

— Да зачем они нам? И когда этому конец будет? Зарабатываешь ты хорошо, — чего еще надо?

— Какой там заработок! — рассердился дядя Иван. — А тут — свое мясо. И себе, и на базар идет. Корм дармовой.

— Они не отходы жрут, они всю мою жизнь сжирают!

— Белоручка ты, вот что я тебе скажу! Будь оборотистой бабой. Я хочу быть независимым от разной там зарплаты, от начальства. А с хозяйством чихал я на них.

На пухлой тете Ане зеленая фуфайка. Она бросала на ее лицо зеленый отсвет. Была тетка безвольной и безгласной, и Юрий жалел ее.

Вот эта первая часть вечеринки Юрию нравилась. Все дружные, добрые. Гудит огонь в плите, на ней кастрюли, а в них запевает вода. Мать то и дело уносит во двор, на мороз, противни с пельменями.

— Живем в одном городе, а видимся раз в два года, — сетует она.

— Что ж поделаешь, Груша, — кротко откликается тетя Аня, — жизнь такая суматошная пошла. Поразбросала всех. Каждый по уши утонул в своих заботах.

Тут заговорили, зашумели все родственники:

— У каждого работы по горло!

— Да и городище вымахал такой, что и не завернешь по пути словечком перекинуться.

— А молодые и вообще стали забывать родных, тянут в разные стороны!

— А где твой Петька-то, Алексеевна? Чего не пришел? — спросила тетя Аня у свояченицы.

Алексеевна, иссохшая до костлявости, изработавшаяся, морщинистая, только темной рукой махнула:

— Я сама-то вижу его раз в месяц! Связался с этими своими лыжами, чтоб им пусто было. Парню уже пора жениться, а он все тренируется.

Валерий хохотнул: дескать, темнота, а еще туда же. Сам он ничего не делал, сидел около швейной машины и, явно скучая, листал журналы мод. Красным свитером он выделялся из всех.

Тетя Надя глянула на Валерия проницательно и насмешливо.

— Как твоя матросская жизнь протекает? — спросил у Юрия дядя Иван. — На Оби живешь — стерлядку-то хоть видишь? Привез матери?

Юрий с Женькой засмеялись.

— А какая она, стерлядка-то? — спросил Юрий.

— Эх вы, недотепы! Жить на реке и рыбы не видеть! Да сунь любому рыбаку пол-литра — вот тебе и стерлядка будет.

— Еще чего не хватало, — нахмурился Юрий.

Теперь тетя Надя внимательно посмотрела на него. Пальцы ее ловко и быстро лепили пельмени.

— Родитель! Они же романтики! — воскликнул Валерий. — Корабли, алые паруса, тайга, открытие века — сибирская нефть!

— Вот это ты верно сказал, — согласился Юрий. — Все это красота!

— А с чем ее, эту красоту, едят? — загремел дядя Иван. — Вон наше чадо тоже воротит нос от работы, которая может кормить, — кивнул он на Валю. — Театр, видите ли, ей понадобился!