Шарафат всегда слегка встревоженная, слегка тоскующая. Как только нет посетителей, она торопливо берет книгу и, полуприсев на подоконник, читает, шевеля губами. Она как будто настойчиво о чем-то спрашивает страницы и, спросив, упрямо ищет ответ.

Однажды Шарафат отложила книгу, сильно потерла смуглый лоб и сердито сказала:

— Зачем бритву взяла? Хлопок сеять надо! Каналы проводить надо! Шелк делать надо! А я помазок взяла… Плохо!

— Не понимаю, — возразил Томилин, шлепая бритвой о лоснящийся ремень, приделанный к столику.

— Возьмите книгу. Много книг, — стучит Шарафат согнутым пальцем по обложке романа, — стройка описывается, колхоз описывается, сражения описываются. Почему? Там — главное. Солдаты описаны, трактористы, шахтеры, агрономы. А скажи писателю: напиши толстую книгу о парикмахере — засмеется. Все смеяться будут.

Шарафат задумывается. Томилин смотрит на нее с интересом. Ему нравятся порывистость Шарафат, ее волнение.

— Уйду я на завод. Или в пустыню канал строить.

Когда они начинают говорить, за перегородкой перестают звякать алюминиевые чашечки, перестает булькать вода и даже дыхание Талалай затихает…

— А вы почему стали парикмахером? — спрашивает Шарафат, чистя расческу о комок ваты.

— И сам не знаю, — смеется Томилин. — Я ведь живу как бог на душу положит.

— Ветер в голове. Неумение анализировать жизненные процессы, — доносится голос Талалай.

— Вот-вот, — хохочет Томилин. — И правда, иногда такое получится, что хоть стой, хоть падай! Лег я спать моряком, а проснулся парикмахером.

— Как это? — не поняла Шарафат.

— А так. Жил я в Ленинграде. Батька — инженер, мать — врач.

— А сынок — лоботряс, — вставляет Талалай.

— Ну вот и представьте себе: три комнаты, а в них — Сережка Томилин. Сам себе хозяин. Отец и мать целые дни на работе. Заберусь на рояль прямо в ботинках, лягу и курю, ногой по клавишам: блям, блям.

Вместо уроков — коньки. Учусь так скверно, что вот-вот выгонят. И принялся я тут бегать. На Тихий океан бежал, на Черное море, хотел стать моряком, уплыть на Борнео.

— О, Борнео! — восхищается Шарафат.

— Началась война. Я навострил лыжи на фронт. Подавай мне сражения, подвиги! Милиционер, конечно, за шиворот. Эвакуировали нас, а батька — на фронт. Мама болеет. Пришлось помогать… Подвернулись курсы, я и рад — лишь бы не в школу. Так и стал неожиданно парикмахером. Отец погиб, мама умерла в Фергане. Вот и вся моя история…

Шарафат смотрит в лицо Томилина. У него такие пушистые, длинные-длинные ресницы, что светлые глаза лежат в них, как в лохматых гнездышках. Глаза веселые, отчаянные. Наверное, он смелый, непокорный. И волосы такие белокурые. Настоящий русский.

Россия, русский — как это все влечет и волнует…

Зина стала заходить в парикмахерскую чаще. Теперь она появляется внезапно. Сразу осматривает злыми глазами Томилина и Шарафат. В их внешности ей мнится что-то особенное: у Томилина будто волосы взлохмачены, губы припухшие, у Шарафат глаза сияют.

Зина бледнеет, в глазах мутится.

— Э-хе-хе! Человек — это стихия. Ничего конкретного! — бормочет Талалай.

Томилин смотрит на нее бешеными глазами. Это она, конечно, что-то нашептала Зине.

Зина оказалась болезненно ревнивой. Если он на улице случайно взглядывает на какую-нибудь женщину, Зина раздувает ноздри. Если он останавливается поболтать со знакомой, лицо у нее искажается.

Томилин вдруг замечает, что ему не о чем говорить с ней. Она возится по хозяйству, или спит, или судачит с Талалай. Из кухни иногда доносится ее поучающий голос:

— Зина, у тебя слишком фигурирует в борще перец.

«Вот-вот, там ты на своем месте», — хмурится Томилин…

…Однажды во время перерыва Томилин заходит в чайхану. Домой его вдруг перестало тянуть.

Несколько деревянных помостов устроено под тополями на берегу бурной речки. Один для прохлады перекинут через речку, как мост. Сейчас на этом помосте, застланном плешивым ковром, сидит одна Шарафат. Туфли она сняла, ноги калачиком. Перед ней чайник, поднос с лепешкой и розовым виноградом, в руке пиала.

Томилин забирается к Шарафат. Под ними бушует речка, над головой плещутся космы плакучих ив. Прицепленные за ветки, висят электрический шнур с лампочкой и клетка с перепелом. На помостах узбеки в халатах пьют чай. Томилин кричит мальчику, и тот приносит чайник с пиалой.