Кривенок важно пошел в дом. В его распоряжении кухня, сени и две комнаты, полные вещей. Он отвечает за них. И правильно, что папа спокоен.

Кривенок небрежно бросил:

— Сейчас кое-чего перекусим.

Кубарь вытряхнул поршков и, ни слова не говоря, полез на стул.

— А руки мыть? — спросил Кривенок.

— Я недавно мыл.

— За ручки дверей брался? Всякую гадость хватал? Каждый раз одно и то же говорить нужно, — повторил Кривенок слова, которые обыкновенно отец или мать говорили ему. На этот раз он сам впервые в жизни принялся мыть руки без напоминания.

Несмотря на то, что Кубарь и Кривенок недавно обедали, они старательно уничтожили больше половины варенья и конфет.

— Дай я откусаю пирога, — попросил Кубарь.

— Довольно тебе, а то живот заболит. Маленький, что ли, понимаешь!

Кубарь отложил мятный пряник и сделал вывод:

— Ириски сладчее.

Он сполз со стула и направился во двор.

Кривенок прошелся по комнатам, размышляя, как бы проявить себя хозяином. Поршки перелетали с кровати на комод, с комода на подушку. На полу был птичий помет. Кривенок нахмурился, открыл окно и, махая полотенцем, выгнал поршков. В окно было видно, как Кубарь в огороде обтирал с морковки землю подсолнуховым листом.

Со двора донесся свист Шурика Постникова. Кривенок выпрыгнул в окно. Свист означал, что где-то поблизости спрятался толстый хвастун Толька Быков, по прозвищу Быча.

Кривенок вскочил на забор, с забора перемахнул на крышу сеновала.

Крыши — его излюбленное место. Солнце, ветерок, шепчущиеся вершины деревьев, стаи голубей в синем небе, жаркие чердаки, укромные сеновалы, запах разогретых заборов, трубы с гривами дыма — все это волновало.

Кривенок затаился на самом краю крыши, повис над землей, держался чудом.

С другой стороны по склону крыши кошкой полз Шурик, застенчивый, хрупкий мальчик, лучший ученик в классе и верный друг Кривенка.

Пионерский отряд пошел по берегам Ингоды. Решили описать их для журнала. Но Бычу не взяли из-за того, что он плохо учился; Шурик не пошел потому, что у него болела мама, а Кривенок — из-за своих голубей. Лето все трое проводили вместе.

Кривенок бесшумно опустился по бревенчатой стене конюшни на забор, пробежал по нему, как бегают в цирке на проволке, добрался до тополя, но как-то неловко повернулся и разорвал штаны.

Быча в это время прыгнул на забор и с треском обломил верхушку доски.

— Хватит! — строго закричал Кривенок. — Черти вас носят! Шеи скоро свернете. Других игр, что ли, нету?

Он сполз с дерева к себе в ограду и крикнул:

— Чтоб я вас не видел на заборах!

Быча и Шурик удивленно переглянусь: Кривенок, который вообще больше ходил по заборам и крышам, чем по земле, и вдруг этот Кривенок заговорил такими словами! Он даже стал походить на дядю Артема.

Кривенок представил, как приедут отец с матерью и увидят у него изорванные штаны.

Он ушел домой.

Мать ни разу не могла заставить Кривенка пришить хотя бы пуговицу.

Взяв непомерно длинную, чтобы второй раз не вдергивать, черную нитку, Кривенок с трудом продернул ее в ушко, неумело держа иголку в щепотке. Узелок никак не завязывался. Он сооружал его сразу двумя руками.

Кривенок снял штаны. Очень длинная нитка путалась, затягивалась узлами. Пришлось придавить штаны утюгом и все время отбегать от стола шага на три, тянуть иголку с ниткой.

Кубарь вошел и удивленно, с интересом спросил:

— Ты играешь?

— До игры тут, как же!

Кривенок вскрикнул: иголка воткнулась в палец, красной брусничкой выкатилась капелька крови. Он сунул палец в рот.

Зашив разорванное, Кривенок расстроенно присвистнул: шов получился толстый, как рубец. Вот это да! А мама всегда зашивала красиво, почти незаметно. Кривенок заглянул наизнанку — там рубца не было.

— Эх ты, дурила! — выругал он сам себя.

Пришлось распарывать, выворачивать штаны и начинать снова.

Теперь уже Кривенок вдел нитку покороче. Он обнаружил, что иголку нужно держать правой рукой, а левой зажимать края разрыва.

Долго возился он, даже вспотел, исколол пальцы. Когда же все было кончено, залюбовался работой.

— Фу-у, — передохнул Кривенок и сказал наставительно Кубарю: — Вот учись, лоботряс. Пригодится в жизни. А то носишься по крышам со своими голубями.

И вдруг черные глаза его страшно округлились: у Кубаря был вырван из рубашки большущий клок. Он свесился на животе, как синий язык.