У Зарницына пылало лицо. Вика прищурилась, потом зевнула и сделала вывод:

— Нет, какой из тебя маркиз! Встань, а то брюки испачкаешь! Глупый обычай! Это просто в старину не берегли брюки.

Непреступно гордая, она взяла ведро с орехами и потащила его в сени.

В музее открылась выставка картин Лосева. Вика прочитала о ней в газете и прямо из школы, с портфельчиком, в коричневом платье с черным фартуком, зашла в музей. Как всегда, следом плелся Зарницын.

Стена была увешана портретами и пейзажами. Перед ними стоял старик узбек. Вике лицо его показалось знакомым. «Где же я встречалась с ним?» — подумала она и тут же увидела этого старика на картине.

Он склонился над грудой розовых, в синеватой пыльце виноградных гроздей. Задумался. Рука оперлась о стол. Старик в тюбетейке, в полосатом халате. Должно быть, он только что работал. Влажное лицо его лоснится. Большие заскорузлые руки отдыхают. Все лицо пронизывает мысль. Она в напряженном лбу, в морщинке между бровями, в глазах, смотрящих на виноград, но явно не видящих его, и даже ссутулившиеся плечи передают глубокую думу.

Вика не понимала, как удалось художнику передать эту глубокую задумчивость и почему портрет старика так притягивает к себе. На него хотелось смотреть и смотреть.

Она повернулась к живому старику.

— Ха, джоным! Орманг! — он приложил руку к сердцу.

— Здравствуйте! — ответила Вика. — Это вас художник нарисовал?

— Меня. Лосев — большое сердце. Почему не берешь чайник? Иду на базар — чайник тащу, думаю: встречу тебя, джоным. Сейчас дома, пойдем — отдам.

И тут Вика вспомнила, что у этого старика она несколько раз покупала виноград. После портрета она взглянула на него совсем по-иному, чем там, на базаре. Она увидела, что у него умное лицо.

Старик глядел на нее пристально и немного грустно. Вика под этим непонятным взглядом почувствовала себя неловко. Он показал на небольшую картину:

— А это видела?

Вика повернулась, лицо ее порозовело. «Да ведь это же я!» — чуть не вскрикнула она.

Художник нарисовал ее в домашнем сарафанчике, плохо причесанной, в стареньких босоножках. Солнце обдавало ее с ног до головы. У нее удивленно приподняты брови, а в светлых глазах радостный испуг, из руки выпала авоська, выкатилась айва. Картина называлась «Встреча».

И еще, неведомо как, художник рассказал Вике, что она может быть то задумчивой, то шумной, то смелой, то застенчивой.

«Почему я решила, что это я? — спохватилась Вика. — Художник не знал меня».

— Это не я, — сказала Вика, — это просто похожая на меня. Я никогда не встречалась с художником.

Она приложила к горячей щеке тыльную сторону руки.

— Зачем не встречалась? Ты купила виноград, оставила сто рублей, пошла, он за тобой.

Вика сразу же вспомнила человека, который присел рядом, когда она покупала перец, вспомнила его пристальные, восхищенные глаза. «Кто вы? — спросил он. — Кто же вы?»

— Он был в берете? На брюках у него, здесь вот, «молния»? — быстро спросила Вика.

— Так, так, — подтвердил Дададжан.

Вике показалось, что мимо ее жизни прошло большое чувство, прошло, осветило, а она и не заметила, прозевала.

— Где он сейчас? — Вика схватилась за рукав халата Дададжана.

— Уехал. Далеко уехал. Там холод, снег. Навсегда уехал.

— Навсегда?

Было тревожно, досадно и грустно.

— У меня жил. Два раза тебя рисовал: одну оставил, другую увез. Пойдем ко мне, чайник возьмешь, картинки посмотришь — мне подарил.

Вика, глядя на картину, почему-то была теперь уверена, что художник не спал ночами, думая о ней. И показалось, что и она всю жизнь будет вспоминать о нем.

— Идемте, идемте! — заторопилась Вика. Тут она заметила Зарницына, с приоткрытым ртом стоявшего перед ее портретом.

— Ты иди, — Вика отвернулась.

— Куда? — пробурчал Зарницын.

— Ну, куда хочешь… Домой, что ли…

— А мы же в кино… билеты уже…

— Ах, иди, иди! — раздраженно вырвалось у Вики.

Дададжан похлопал его по плечу и тоже сказал:

— Иди, иди. Одежда, скроенная по совету друга, не будет коротка.

Обескураженный, сбитый с толку Зарницын стоял посреди зала.

В Крыму, на Кавказе виноград — это тонкие лозы, кусты, а в Узбекистане — это деревья. Их стволы свиваются в кольца, как удавы.

Над всем двориком Дададжана густая сеть виноградных ветвей. Они, как лохматая шкура, расстелены на высоких перекладинах в уровень с плоской глиняной крышей дома. Свисают синеющие гроздья. Лучшие обернуты от воробьев марлей. Среди них нарядная клетка с голубым ярким донышком. Перепела больше поют ночами, поэтому клетку накрыли вышитым платком, чтобы в ней было и днем темно.