Через дворик в небольшой сад прорыт арык. В нем клокочет шумный поток. Вдоль глиняного дувала, толстого, как крепостная стена, пестреют цветы. Земля под ними ало-белая от множества опавших лепестков.

Во дворик выходит старенькая терраса, в глубине которой виднеются окна. Посреди дворика деревянный помост, летом Дададжан спит на нем и пьет чай.

Плоская глиняная крыша домика застлана пятнистым ковром — на солнцепеке сушится урюк, пластики яблок, груш и кисти винограда. Весь дворик овеян сладким ароматом вянущих фруктов.

В тени террасы на деревянных колышках, вбитых в глиняную стену, висят огромные гроздья груш, связанных на зиму веревочками по тридцать — сорок штук.

Всюду через дувалы переваливаются лохматые ветви, облепленные яблоками и желтой айвой, с ветвей плоды падают в арык, на прохожих.

Вика обходит дворик. Закинув руки, она мягким движением поправляет волосы. Раньше она не обращала на них внимания.

Здесь Лосев спал, здесь пил чай, а здесь работал и всюду думал о ней. Раз он на память рисовал ее, значит, он много думал о ней, вспоминал встречу на базаре, старался представить ее, Вику. И он любил ее. Иначе бы зачем он стал рисовать? Вика то хмурится, покусывает губы, то светлеет.

У Дададжана сохранились наброски, маленькие эскизы. Было и Викино лицо с радостно-изумленными глазами. Словно она ждала чего-то очень хорошего и чувствовала: вот-вот оно появится. А ведь она действительно все время чего-то ждет, но сама не понимает — чего.

Дададжан показывает на рисунок:

— Бери. Наверно, тебе оставил. Э, зачем не встретились! Ты не говорила с ним, он — с тобой. Когда вода рядом — ее не ценят!

Он вытаскивает из-за поясного платка — бельбога — высушенную, выпотрошенную и деревянно-крепкую тыквочку, вытряхивает из нее на ладонь табак — нас, похожий на крупинки от химического карандаша, и ожесточенно забрасывает его под язык.

— Хайр, джоным! — прощается он.

Вика хлопает калиткой, уходит, прижимая к груди рисунок. Серебристые тополя поворачивают листву белой подкладкой к закату, и лохматая подкладка становится алой. На ветру кипят алые тополя.

Дададжан догоняет Вику, сует кисть, испачканную краской:

— Его. И чайник возьми. Забыла?

Дададжан останавливается у арыка и глубоко задумывается. Сейчас он такой же, как на портрете.

Лосев долго жил на Байкале, на Камчатке, на Курильских островах, много рисовал, и слава его росла.

Часто перед глазами его возникала далекая ферганская девушка. И хоть он совсем не знал ее, все же любил ее неизвестно за что…

Вика нет-нет да и заходила в музей и долго стояла у картины. Иногда ей чудилось, что ее кто-то окликал, она поворачивалась, но в музее было тихо и пусто.

Голубой автобус привез меня с вокзала в центр небольшого города.

Стояла яркая осень. Подсолнухам уже открутили головы, и в огородах торчали одни будылья. Хозяйки несли замазку, похожую на халву, стаскивали с чердаков запыленные зимние рамы и мыли стекла. Крыши стали рыжими и лохматыми от нападавших листьев.

У автобусной остановки сидел медно-красный ирландский сеттер. Я загляделся на него: так он был хорош. Он удивлял спокойной, львиной величавостью. Сидел он неподвижно, высоко подняв большую, умную, седеющую голову с обвисшими шелковыми ушами. Только влажный нос его чуть заметно шевелился. Пес ловил запахи и по-своему прочитывал их.

И еще меня удивило: все почему-то знали сеттера. Многие обращались к нему: «Цезарь, Цезарь!» А кое-кто гладил его спину. Женщины с кошелками отламывали кусочки хлеба или колбасы и клали у ног его. Но пес был недвижим. Он точно и не замечал людей.

Вышел водитель автобуса до того выбритый, что щеки его и подбородок были блестящими и казались эмалированными. Он провел рукой по нагретой солнцем голове Цезаря и сел рядом на тротуар. Пес чуть-чуть шевельнул хвостом с обвисшей шерстью. Автобус опустел, а Цезарь все не спускал с него глаз.

— Нет, брат, не дождешься, — задумчиво произнес водитель. Сеттер как будто что-то понял, повернул к нему голову. А потом гордо и царственно пошел среди людей по улице. И, странно, во всей его поступи, во всей фигуре я уловил что-то похожее на человеческую тоску.

Это была моя первая встреча с прекрасным Цезарем.

Устроившись с квартирой, я вечером снова пошел на автобусную остановку, чтобы съездить на вокзал за вещами. Еще издали я увидел Цезаря. Он сидел у остановки и, как и утром, был недвижим.