– Деревня Костерево. Километров сто пятьдесят от Москвы, – всхлипнула Людмила. – Улица Либкнехта, дом шесть.

– По Владимирке? Понятно. Спасибо вам, товарищ Прохорова.

– Ну, Адам, вот и отъездились мы по Москве. Поворачивай в Черкизово. В Костерево поедем. Это после Петушков. Под Петушками, помнишь, мы с тобой по грибы ходили?

– Да знаю я те места. И Костерево знаю. Пионерский лагерь там. Мой Лешка там летом отдыхал. Часа за три доберемся, если с дорогами все в порядке.

– Значит, четыре часа ехать, – вздохнул Пронин. – А делать нечего. Самолета мне не дадут. И даже танка не выделят для проходимости по осенним дорогам.

Дорога на этот раз не подвела, и добрались они до Костерева ровно за три часа. Немного покрутились вокруг пруда и нашли улицу Либкнехта с ее обыкновенными деревенскими избами. Одинаковые, стандартные избы отличались только узорами наличников.

– Останови! – Пронин перешел на шепот: – К шестому дому не подъезжай.

Пронин выпрыгнул на воздух, быстро размял затекшие ноги. Зарядил верного «коровина». Зелень уже сошла и спрятаться было сложно. Пробежками от дерева к дереву он добрался до калитки шестого участка. Открыть засов – пара пустяков. А забор высоковат, без шуму не перелезешь. Пронин увидел заброшенный сад, избушку, которую явно давно не подновляли. Ну, вроде бы в саду никого нет. Пронин ухитрился почти бесшумно отодвинуть засов и прошмыгнул в калитку, перепрыгнув через канаву (на ветхий мосток он ступить не решился). Свет в доме не горел. Электричества там не было, но Пронин разглядел бы и свечное пламя. Он уже переложил «коровина» из кобуры в карман и держал руку на курке. Подкравшись к дому, Пронин заглянул в окно. Никого! Но слуховое окошко на чердаке приоткрыто. Кто-то здесь притаился или был недавно, да уехал. Пронин решился проверить дверь. От легкого прикосновения она распахнулась. Он боком вплыл в дом. В сенцах никого, только грязь по углам. Входную дверь Пронин оставил открытой и посматривал туда. Пронин подкрадывался к лестнице на чердак, когда в тишине он явственно услышал конское ржанье и топот. Он бросился к окну. Да, лихой кавалерист наконец перескочил через забор и помчался по улице Либкнехта. Это Прокопий! Кто бы еще такое устроил? Пронин бросился к двери, спрыгнул через несколько ступеней и дух перевел уже в машине:

– Адам, ты видел всадника? За ним!

Но проехать они смогли только до конца деревенской улицы имени немецкого революционера. Дальше – болотистые перелески, потом – круча, речка Пекша и сосновый лес. Сначала – редкий, как в каком-нибудь московском парке. А потом – настоящий густой лес. «Эмка» не танк, погоню придется продолжать как в благословенном XIX веке. А всадник был уже далеко... Пронин видел за Пекшей его фигуру, которая, как в перевернутом бинокле, становилась все меньше. Прицелился, выстрелил в лошадь. Промах! Нет, уже не достать.

Придется делать крюк. По объездной дороге они поехали на колхозную ферму. Там – лошади.

Пронин схватил за шиворот председателя:

– Лучшего коня! – Он сунул ему фотографию Прокопия. – Срочно сообщить милиции. Этого человека надо задержать. Он поскакал через лес в сторону Красной Охоты. Позвонить в Москву. В приемную НКГБ. Передать товарищу Железнову под паролем «Золотая осень». «Преследую казака в костеревском лесу». Ты понял?

Председатель смотрел на Пронина испуганно и осоловело.

– Телефон имеется на станции Болдино. Это в четырех верстах.

– Я повторяю: полцарства за коня! А в Болдино тебя мой шофер отвезет.

Пронин давненько не упражнялся в верховой езде. Но минут через пять навыки к нему вернулись – как раз на переправе через холодную Пекшу. А конь ему достался первостатейный! Пронин наугад выбрал лесную тропинку – и помчался вперед. В лесу его застал омерзительный октябрьский дождь. На зеленое пальто он предусмотрительно накинул старый плащ. И все равно пальто отяжелело. Только сапоги с честью выдерживали пытку осенней погодой. Где Прокопий? Ни ответа ни привета. Пронин стрелял в воздух, но никто не откликался. Тропинка пересекала лес насквозь, километров на шесть. Дальше – колхозное поле и деревенька. Сохранялась мизерная надежда застать Прокопия в деревушке.

Колхозники закончили дневную работу и кто как коротали вечер. Пронин расслышал даже россыпи хрестоматийной гармони – как в фильме про развеселых колхозников. Неужели сейчас я увижу пляску пейзан? В доме председателя Пронина накормили щами, налили стакан самогона, но Прокопия никто не видал. Председатель – бравый, деловитый мужик – взялся помогать Пронину со знанием дела.

– У меня есть молодые ребята. Комсомольцы. Готовятся в армию. Лихие ребята! Пущай прочешут выходы из леса – авось найдут вашего Прокопия.

– Идет, – сказал Пронин. – Давайте уж и мы с вами поскачем на поиски.

Километров двадцать проскакали Пронин с председателем по хлябям земным. Заезжали в лес, дважды переправлялись через реку. Перекусили возле овражка, спели протяжно две песни: старинную «По диким степям Забайкалья» и советскую «Ты лети с дороги, птица!». Не только Прокопия – ни единой живой души не встретили. Молодежные разъезды тоже прошли безрезультатно. В своем тяжелом пальто Пронин продрог. Под утро в деревне его наградили ватником и снарядили в обратный путь через лес.

В Костереве Пронина ждал верный Адам. Он сразу пристал с сочувственными вопросами: «Ну как? Мимо?»

– Мимо, Адам, мимо. Мимо цели. Эх, давно меня так в грязь не окунали!

– Да уж, года два, наверное.

Пронин расхохотался:

– Ты мой летописец, Адам. Давай-ка заводи мотор. На Кузнецкий.

А про себя подумал: «К черту Коврова, к черту всех, кто хочет сейчас меня дергать. Только пассивный отдых!»

Ни от Железнова, ни от милиции не было никаких вестей про конюха Прокопия. А тут еще и не спалось... Как назло, Пронин не мог заснуть в автомобиле: раздражал шум мотора, а на каждой кочке «эмку» трясло. Мысли вертелись как тяжелое веретено – медленно и неугомонно. Разгар дня – а он нарезает километры в тесной «эмке» и не может предпринять ничего дельного. Бессмысленная погоня, теперь – бессмысленное возвращение домой. Пронин знал: вот из таких напрасно потраченных дней и складывается большое поражение. Ну, вот уж и шоссе Энтузиастов. Начинается гранитная сталинская Москва.