Совсем недавно ты был другого мнения.

Не скажи. Хотя кто его знает, может быть.

Ну, давай тогда за педагогику!

Как только мы подняли стаканы, нашим столиком завладела грузная дама в грязнобелом переднике. Большой вонючей тряпкой она провезла по столу то ли игнорируя нас, то ли просто не замечая в задумчивости.

Послушайте. зачем?
– Костя не возмущался, он был искренне удивлен.

Положено, - дама покинула нас, увозя за собой свой столик-поднос с подручным инвентарем.

Фу. теперь стол воняет, - Костя заерзал на стуле, - пойдем отсюда. У меня друзья тут недалеко. приглашали сегодня. Художники - интересно будет.

Как скажешь. Только я же там никого не знаю, неудобно.

Меня знаешь. С остальными познакомишься.

Доесть надо.

Нет. як этому больше не притронусь, брр. там поедим.

Пошли!

И мы пошли. От Кузнецкого до Пятницкой улицы пешком - минут двадцать. Мы шли дольше. Шли медленно, болтая о всякой ерунде. По пути зашли в ГУМ, купили вина и еще чего-то. По Васильевскому спуску к мосту. что рассказывать? Все и так знают, как идти.

С Пятницкой улицы мы свернули под арку во дворы. Я здесь никогда не бывал и был поражен какой-то вневременностью этих домов, вернее строений, как это было на них написано: строение 1, строение 2 и так далее. Если бы не эти яркие таблички, то легко можно было бы подумать, что мы попали лет на пятьдесят назад или на сто, а может и раньше. Все дома были старой постройки. В глубине двора виднелись кирпичные купеческие лабазы, и даже. попахивало конюшней.

Костя уверенно, видимо бывал здесь часто, вошел в подъезд трехэтажного дома.

Подъезд был еще более удивительным, чем дом снаружи. Не смотря на общую ветхость строения, еще можно было понять, что лестница мраморная, перила дубовые, в окнах, среди пыльных стекол, попадались остатки цветного витража. Самым удивительным был камин - справа от входной двери. Камин в подъезде, ну ни чудо? За его чугунной решеткой валялся какой-то мусор. Видимо он долгое время был закрыт от глаз тонкой перегородкой, от которой теперь остались обломки гипса и штукатурки.

Мы поднялись на второй этаж. Костя позвонил в одну из дверей. Почти сразу дверь открылась. Нас встретил розовощекий гигант. Впрочем, гигантом он показался наверно рядом с Костей, потому что, когда они обнялись, Костя доставал ему только до груди.

Эдуард, кто там?
– это был женский голос из квартиры. В голосе прослушивалось нечто старческое, но это явно было произнесено благородной дамой.

Костя пришел. с другом, Елизавета Ивановна, - ответил гигант и уже нам, - Заходите, располагайтесь.

В квартире было всё так, как описал мне Костя по дороге. Гостей было человек пятнадцать. Это действительно были художники: одетые непонятно, как бы, даже вызывающе, с бородами или наоборот - с бритыми головами, не смотря на это, в целом, были приятными людьми. Они пили вино, ели маленькие бутербродики и пирожки, которых было великое множество.

В роли хозяина был тот самый Эдуард, что встретил нас в дверях. Он тоже был художником, хотя одет был по-человечески. Он действительно был довольно большим, но только по размерам, потому что на меня он производил впечатление розовощекого ребенка, который вдруг вырос, стал больше всех и постоянно радуется этому.

Женщин было всего три: я не запомнил, как её звали - бледная, худая, завернутая в серое художница с воспаленным взглядом и длинным мундштуком; Света - жена Эдуарда; и её бабушка - Елизавета Ивановна. Когда бабушка с внучкой оказывались рядом, нельзя было не поразиться, насколько они похожи. Это было, как если бы один человек предстал перед вами сразу и в молодости и в старости, а может, всё-таки два человека, между которыми целая жизнь, целая эпоха.

С художниками мне было как-то неловко - я не очень разбираюсь в живописи, тем более в современной, а их разговор то и дело касался этого вопроса, причем не столько самой живописи, сколько имен, сопутствующих ей. Поэтому самым удобным собеседником для меня была Елизавета Ивановна. Она показала мне квартиру и рассказала массу интересного.

– Вы знаете, Андрюша, можно я вас так буду называть?
– у неё был особенный грудной голос, очень благородный, каких теперь почти не бывает.

– Можно, конечно, как вам будет удобнее, - я, незаметно для себя, стал подражать её светскому тону.

– Вы знаете, ведь это мой дом.

Я заметил.

Нет. вы не поняли, Андрюша, весь этот дом мой - у меня есть на него официальные бумаги, составленные осенью 1916 года. как раз в этот самый день. Так что у меня сегодня маленький праздник - шестьдесят лет, как я домовладелица.

Я вас поздравляю, но вряд ли вы хоть сколько-нибудь успели попользоваться своими правами.

Конечно. И никогда не попользуюсь. Я оставлю эти бумаги Светочке, но и для неё это будет. как старые письма - просто бумага.