Я бы не сказал, что был в большом восторге от новой работы, хотя интересно было вникать в суть производства, узнавать новых людей. Но главное, что я получил здесь, это чувство свободы. На трикотажке была обстановка суетной напряженности, всё время казалось, что ты кому-то что-то должен, а кому и что непонятно. Здесь всё было гораздо проще и спокойней. Кроме непосредственного контроля за производством в мои обязанности входили разборки с потребителями наших тканей. Я постоянно ездил в командировки в Торжок, Воронеж, Иваново и т. д.

К примеру, из Торжка приходит телеграмма, что забраковано 1000 м ткани. Я еду туда, селюсь в гостинице, где Пожарский угощал царя котлетами, полдня сижу на фабрике, расположенной в бывшем женском монастыре на берегу Тверцы. В результате моего сидения за контрольным станком в акт отбраковки попадает не 1000 метров, а 500 или даже триста. Я герой и молодец.

Однажды меня вызвали в Тулу. Я поехал с большим удовольствием, хотя особенной надобности не было. Просто мне очень хотелось побывать в местах, где прошли лучшие дни детства. Я переписал в записную книжку расположение могил на кладбище, адреса и телефоны оставшихся родственников и, с утра пораньше, отправился на Каланчевку.

На прямую тульскую электричку я опоздал и решил добираться перекладными через Серпухов. В Серпухове, выйдя из электрички, я почувствовал, что у меня чего-то не хватает. И точно, не хватало барсетки с документами. Эти барсетки только начали входить в моду. У меня в руках была сумка побольше, а барсетку я оставил в вагоне. Я тут же вернулся обратно, но ей уже приделали ноги. Деньги я всегда держу в кармане, и корысти вору от моей барсетки было немного, но я остался без документов и без записной книжки. После этого я никогда больше не пользовался барсетками.

На кладбище я не нашел ни одной могилы. Кладбище разрослось и стало неузнаваемым. Я просто посидел на скамеечке, поел очень крупной, спелой земляники, произраставшей здесь в большом количестве, и пошел пешком в город, через Рогоженский поселок.

Я постоял на дороге возле нашего бывшего дома. Дом выглядел совсем чужим. Сзади ко мне подошел с каким то вопросом мужик в стоптанных домашних тапочках. Я узнал его сразу. Это был Хомяк средний, уже здорово состарившийся и, очевидно, спившийся.

– Дядя Вань, - говорю, - Ты, что ли?

– Не признаю, чтой-то .

Я ему объяснил, кто я и что, и тут же пожалел об этом. Он прицепился ко мне как банный лист, повел меня показывать соседям. Он явно пользовался случаем, чтобы показать им: «Ну что? Вы думаете, я алкаш несчастный, а ко мне вона какие люди из Москвы ездиють». Я от него еле избавился.

В ОТК я проработал недолго - перешел в производство, начальником прядильного цеха. Соглашаясь на эту должность, я выставил перед директором ряд условий. Я же знал, за что ругали Божка, прежнего начальника (сам же и ругал частенько). Самым узким местом у него были патроны, такие картонные трубочки, на что наматывается пряжа. Когда их не хватало, производство останавливалось, но когда их было много, они загромождали всё свободное пространство, всем мешая и ухудшая производительность и качество. Вот тут и раздавался клич: ату его! Подать сюда начальника прядильного цеха. Тем более что и замдиректора по качеству Саша, и главный инженер Муля попали в общефабричное начальство с должности начальника именно этого цеха.

У Божка были еще и личные недостатки: во-первых, маленький шарик, действительно чем-то похожий на китайского божка, он резко проигрывал в женском мнении высокому, вальяжному Муле, которого он непосредственно сменил; во-вторых, он ругал или хвалил рабочих не в нужный момент и не за то, за что надо было бы. А самое главное, он не умел обращаться с женщинами.

Начальник в женском коллективе должен иметь вид Казановы, но, ни в коем случае, не переходить границ игры. Проходя утром первый раз по цеху нужно улыбнуться всем по отдельности, чтобы у всех поднялось настроение и производительность труда. Если заметишь у кого-то непорядок, нужно подойти, хлопнуть слегка по попе или, лучше, приобнять за плечики и подвести к тому месту, где непорядок. Говорить при этом ничего не нужно - в цехе шумно, придется кричать, а это ни к чему.

Можно просто, проходя мимо погрозить игриво пальчиком. Она сама найдет, где у неё непорядок. При таком подходе каждая работница ждет начальника и даже мечтает, чтобы он к ней подошел. Руки у неё заняты, а голова свободна. Она уже начинает себе представлять, как она выходит вечером с фабрики, а тут он, начальник. Бог знает, куда такие мечтания могут её завести, но, я уже говорил, сам начальник не должен заходить дальше шутливой сексуальной игры, иначе могут быть большие проблемы. А ругаться нужно со сменным или старшим мастером и то, сначала лучше похвалить за что-нибудь.

У Божка всё было с точностью до наоборот. Он был сластолюбцем, но скрывая это, излишне строжился и сердился. Его хлопки по попе воспринимались прядильщицами с отвращением, как если бы у него были липкие, грязные руки. Когда Божок шел по цеху, они говорили: «Опять этот маленький идет», - и разбегались от него кто куда. При случае, они еще и жаловались на него начальству, особенно Муле, которого любили и жалели, что он от них ушел.

Я не принимал цех до тех пор, пока директор не пристроил мне специальное помещение для хранения патронов. В цехе стало просторно, удобно, но на третий день моего начальствования случился облом гораздо большего масштаба.