По договоренности приехали без помпы: с каждым из поединщиков лишь шофер и секундант. Кроме этих шестерых были еще табиб Калитин, на случай оказания скорой помощи, и чиновник-регистратор ОКДуП Мурашкин с телекамерой. В секунданты Бабаев выбрал Ахматского, за рулем сидел Гутытку, а с Рубайло приехал депутат Печерников из Союза председателя Мао. Али Саргонович знал его только в лицо, но помнилось ему, что Печерников не криклив, в парламентских сварах не замечен и вообще себе на уме. Даже странно, что такой нескандальный человек – маоист и левый крайнего толка.

Машины поставили в двух концах пятачка, секунданты отмерили двадцать шагов, зарядили и выдали оружие. Насчет пистолетов Бабаев был спокоен – его личные, привезенные из Тулы, хорошо пристрелянные.

Поединщиков развели на позиции. Мурашкин поднял камеру, готовясь снимать. Физик Михал Сергеич – строгий, как на похоронах или при каком-то важном научном опыте, – занял место у «тойоты» и вытащил белый платок. Но Печерников не спешил отойти в сторонку, а, повернувшись к Бабаеву спиной, что-то втолковывал своему дуэлянту. «Спокойнее… не торопитесь…» – донеслось до Али Саргоновича. Рубайло и правда казался возбужденным – глаза лихорадочно блестят, щека подергивается. Если и случилось ему бывать в Афгане, то вряд ли он стоял под пулями – скорее ползал и лежал. Но насчет Афгана и воинских подвигов Рубайло были крупные сомнения – в присланном Бабаеву досье сообщалось, что в армии он не служил по причине паховой грыжи.

– Пусть врач измерит давление, – сказал Печерников и покосился на шоссе.

– Зачем? – спросил Бабаев, тоже посматривая на дорогу. Она была пустынной.

– Для протокола, – с важным видом произнес Печерников. – Есть возражения?

– Нет, – ответили одновременно Бабаев и Ахматский.

Калитин достал из саквояжа тонометр, направился к Рубало, затем – к Али Саргоновичу.

– Пульс – шестьдесят, давление – сто двадцать на семьдесят… Ваш противник в худшей форме. Волнуется!

– Ничего, – сказал Али Саргонович. – Скоро перестанет.

Калитин сделал большие глаза.

– Вы его убьете?

– А ты как думаешь?

Белый платок подрагивал в пальцах Ахматского. Печерников взглянул на часы и сморщился. Ждет чего-то, мелькнула мысль у Бабаева. Чего же?… Ему показалось, что с шоссе доносится рокот моторов. Звук становился все сильнее – видимо, машина приближалась.

– Готовы? – спросил Ахматский.

– Я готов, – откликнулся Али Саргонович и поднял пистолет к плечу, дулом вверх.

– Гхх-тов, – прохрипел Рубайло, повторяя жест Бабаева.

– Стреляете, когда я уроню платок, – произнес Михал Сергеич и повернулся к Мурашкину. – Что со съемкой?

– Уже идет. Можно приступать, – ответил регистратор. Он стоял за «тойотой», опираясь локтями на крышу салона и глядя на крохотный экранчик камеры. Гутытку и второй водитель опустили стекла, чтобы лучше видеть, но оставались на своих местах. Калитин и Печерников отошли в сторону, к деревьям.

– Ну, пусть вас рассудят демоны Максвелла. – Физик поднял руку с платком. – Начина…

На шоссе хищно взревели моторы, и два черных джипа ворвались на дуэльный пятачок. Из-под колес тормозивших машин полетела земля, закружились в воздухе опавшие листья, взвизгнули покрышки, распахнулись дверцы. Эта картина была знакома Бабаеву. Наблюдал он ее или делал то же самое не меньше сотни раз, и суть подобных акций хранилась в его памяти, запечатленная на уровне инстинктов. Суть была проста: а вот и мы! Кто не спрятался, мы не виноваты!

– На землю! – рявкнул Али Саргонович, в длинном прыжке бросаясь к «тойоте». Он сшиб с ног Ахматского и успел толкнуть его под днище автомобиля, когда из джипов выглянули стволы. Шесть автоматных стволов, как шесть глаз всевидящего сказочного дракона… Потом дракон зарычал, забился в судорогах, и над прогалиной свистнули пули.

Рубайло рухнул, как набитый сеном мешок. Протяжно завопил Печерников, и у Бабаева отметилось: громко кричит! Ранен, но жив. Он лягнул Ахматского, задвигая его поглубже под машину, прицелился и нажал на спуск. Из джипа вывалился автоматчик. На его груди расплывалось багровое пятно.

Стреляли, должно быть, секунды две или три. Прячась за колесом и прикрывая Ахматского, Али Саргонович сжимал бесполезный пистолет и что редко с ним случлось – молился. Не жизни просил, не пощады, а чуда чтоб обернулось изделие ПД-1, однозарядное и гладкоствольное, в «гюрзу», «кипарис» или, на худой конец, в «беретту». Но не бывает таких чудес! Не бывает, кого ни проси, Аллаха, Будду или Иегову…

Затем над его головой раздался грохот, и джип – тот, что слева – подпрыгнул, будто всадили в него снаряд из гаубицы. Грохнуло снова, и этот выстрел попал в бензобак; столбом взметнулось пламя, полетели обломки, кто-то заорал от боли и ужаса, и две фигуры в пылающей одежде поползли от адского костра. Бах, бах, бах! – и второй джип взлетел на воздух. Бах-бабах! – и горящие люди замерли. Вместо голов – кровавая каша, куртки тлеют, рыжие язычки огня весело отплясывают на плечах и спинах…

В обойме «громобоя» семь патронов, кончилась стрельба, подумал Бабаев и вылез из-под машины. Присел на корточки, протянул руку и помог выбраться доктору Михал Сергеичу. Тот был слегка ошеломлен. Протер очки, водрузил на нос и осведомился: