– А что у японцев есть?

– Много всякого. Кастет явара, метательный ножик ядзири, яри это самурайское копье, еще топор на длинной ручке, зовется ягара могара.

– Надо же! – восхитился Али Саргонович. Ну, ягаров и январов у нас нет, зато есть ятаган. Отлично!

Он принял из рук дедка клинок, примерился и крутанул его в воздухе. Хищно запела сталь, сверкнул на лезвии солнечный зайчик, и сивоусый одобрительно хихикнул.

– Да ты, гляжу, мастерила! Утыркаешь генеральску задницу, подарю турецкий ножик! Неча такой железяке без дела по сундукам валяться.

Погромский нерешительно взялся за второй клинок. Лет тридцать назад закончил он кавалерийское училище в Тамбове, так что худо-бедно фехтовать умел. В соперники Бабаеву однако не годился – Али Саргонович, большой искусник, мог порубить его на люля-кебаб или нашинковать лапшой. Впрочем, помнились Бабаеву слова Бурмистрова: поаккуратнее с генералом, попугать слегка и хватит. Отчего такая милость, он уже знал, наслушавшись думских сплетен: говорили, что Погромский спикеру родня, что женаты они на двоюродных сестрах, что Бурмистров, имевший когда-то лапу в ЦК, спас лейтенанта Погромского от Афгана и поспособствовал в карьере. Это были веские доводы, чтобы слегка попугать! Попугать, и только.

Клинки скрестились со звоном, и генерал отпрянул, не выдержав мощной атаки. Бабаев тоже отступил на шаг; хотелось ему не рубить с плеча, а показать собравшимся высокое искусство фехтования. Он сделал фуэте, плие и в изящном батмане срезал с генеральского плеча погон. Затем развернулся тройным тулупом, встал в четвертую позицию, шевельнул ятаганом, и второй золоченый погон спланировал на землю. Снова фуэте, плие, низкий тодес – и содраны лампасы с левой штанины. Тодес, плие, фуэте – и содраны лампасы с правой.

Казаки, казацкие жены, бабки, ребятишки и дедки взвыли от восторга. Такого они еще не видели! Даже в «Доме-4», в «Звездах на льду» и «Кривом зеркале»! Атаман Каргин разгладил усы, поднял брови и сказал: «Однакось!». Старшины, подпрыгивая и звеня иконостасом, делали ставки, кто на генеральский нос, а кто на уши. Девицы млели при виде грациозных фуэте Бабаева, закатывали глазки и теребили платочки. Сивоусый дед хлопал себя по бокам, улюлюкал и свистел по-разбойничьи. Казаки помоложе гремели шашками, орали и топали ногами, а те, кто постарше и посолиднее, соображали, не пора ли звать из больнички дохтуров. Хотя, если полковник проткнет генералу глотку, так дохтура и вовсе не нужны… Так что решили обождать.

В этом бедламе только Гутытку был спокойным – стоял себе да щелкал фотокамерой в самые яркие моменты. Вересова отошла в сторонку, кушала клубничное мороженое, но была настороже: вдруг казачки разойдутся и решат, что депутат-ошуриец, который за евреев, им не люб. Известное дело, народ южный, горячий… На этот случай был под плащиком Вересовой «кипарис», а к нему – гранаты со слезогонкой.

Тем временем Бабаев приступил к завершающей фазе – сблизился с противником, стукнул его рукоятью в скулу и сообщил:

– А теперь посмотрим, какого цвета у тебя подштаники!

Резким движением клинка он распорол комбинезон от ворота до паха. Лезвие сверкало то слева, то справа от Погромского, ткань летела клочьями, сыпались пуговицы и застежки, из распоротых карманов падал генеральский провиант: фляжка с коньяком, пакеты с орешками, чипсы и банка икры. За ними последовал бумажник, но эта потеря прошла незамеченной: под хохот и свист генерал метался по площадке, обороняя штаны. Но Али Саргонович был безжалостен, и через пару минут штаны превратились в лохмотья, свисавшие на башмаки. Тогда Погромский замер, тяжело дыша и выпучив глаза, воткнул ятаган в землю и вцепился в трусы обеими руками.

– Твоя взяла, Гаргоныч, – сказал станичный атаман. – Режь, не мучай человека! А уж мы его честь честью отпоем, и похороним, и скинемся на памятник. Все-таки хрестьянская душа…

Бабаев покачал головой и тоже воткнул клинок в землю.

– Не могу резать. Как-никак генерал, старший по званию.

Атаман поморщился.

– Я, Гаргоныч, тоже служил, порядки в войске нашем знаю. Старшой? Ерунду гутаришь! Ну старшой… А кому это мешает? Режь!

– Не могу, – повторил Бабаев. – Просили его не трогать. Важный человек просил, государственный!

– Ну, коли так, коли обещался, тогда другой расклад, – молвил атаман, повернулся к толпе и крикнул зычно: – Маня! Где ты, серденько мое?

Вышла дебелая казачка – ростом с Бабаева и в плечах не уже.

– Маня, супружница моя, – пояснил атаман Каргин. – Вот что, Маня, тащи енерала в хату и подбери какой мундирчик из моего старья. Еще налей ему чего-нибудь… Видишь, человек сомлевши!

– Вижу. Налью! – буркнула Маня басом и, ухватив Погромского за трусы, повлекла за собой.

– А мы тоже нальем, – пообещал атаман, – но в другом месте. Щас столы у магазина расставят, колбаски нарежут, шпротов откроют, яблочек моченых принесут… Ох, погуляем, полковник!