Садко поднялся на ноги и подошел к борту: на берегу никого. Только тишина, ленивый шелест волн и тьма, окутывающая Иерашалаим, простите — Готланд.

Лив еще чуть понаблюдал, решил, что каждый раз вскакивать с постели — эдак и до утра не заснуть, поежившись, потер себя за плечи и пошел засыпать. Сделав пару шагов, он остановился: что-то было не так. Вот только понять, что именно — не удавалось. Полная луна, как фонарь высвечивала лунную дорожку на застывшем, словно уснувшем, море. На палубе застыли загадочные лунные тени, отбрасываемые такелажем. Одна тень была явно лишней.

Осознав это, Садко почему-то внутренне похолодел и робко поднял взгляд на причину этой самой тени. Он с облегчением вздохнул: пустые страхи — всего лишь воздетая на попа гребная банка. В самом деле, то мифическое существо, пригрезившееся ему вечером, вряд ли могло отбрасывать тень — они ж имеют против этого дела какой-то иммунитет. Или это касается только солнечного света, а лунный — нечто иное? В любом случае прекрасный способ развеять страхи — это пойти и посмотреть.

Хотя, что там смотреть? Банка, на которой сидят гребцы, ничем иным быть не может. Вот огни, расцветшие на самых концах мачтовых рей соседних кораблей — другое дело. Словно кто-то изловил светлячков и рассадил их там. Тусклый огонь, даже напрашивается характеристика: мертвый огонь. С чего бы это? «Луна — солнце мертвых», — в голову залезла чужая фраза, вообще-то — полнейшая глупость. При чем здесь мертвые?

Садко вытер ладонью холодный пот, отчего-то проступивший на лбу. Пожалуй, с такими огонечками поблизости и глаза закрыть страшно: ну, как разгорятся и устроят пожар? Впрочем, подобная иллюминация случалась и раньше, в других местах и с другими судами. Он вспомнил рассказы викингов Олафа о возникновении аналогичного холодного огня в местах, где океан солон, а гроза вот-вот разразится. Не вспомнил только, что дракары превращались в головешки и пепел. Может, потому как ничего страшного после этого и не происходило? Много непознанного можно увидеть, будучи посреди моря. Да и Ильмень, не говоря уже про Ладожское озеро, подобными чудесами богаты!

Садко начал успокаиваться, вот только тень от гребной банки, вроде бы, сместилась. Да, к тому же, возникло самое смелое предположение насчет этих непонятных отростков сверху — рога. Почему рога на обычной скамье? Бывает, быка берут за рога. Но быками на корабле и не пахнет. Тогда что это за запах? Так воняет козлятина, потому что принадлежит она козлу.

Догадка не являлась озарением, так — мимоходное умозаключение. Но сразу же на расстоянии в ладонь ниже этих сомнительных отростков зажглись два глаза, явно отцвечивающие краснотой. Садку внезапно стало страшно. Стоящий на задних лапах козел, а, вернее, козлоподобное существо — ночью не самый желанный гость, да еще, когда поблизости никого. Лив отвернулся, чтобы бежать прочь с корабля, но ноги странным образом начали заплетаться, сделались ватными и непослушными. Захотелось закричать, позвать на помощь русов — должны же они быть где-то поблизости — но во рту сделалось сухо, горло перехватило, язык всячески способствовал удушью. Черт, это же не язык мешает воздуху попадать в легкие. Это чьи-то когтистые лапы сжимают его горло. Самое время сходить по малому, да и по большому тоже. Прямо под себя. Ничего другого не остается, никто не осудит слабость организма. Когда паника — можно забыть о приличиях. Паника тогда, когда рядом Пан, козломордая тварь с огромной дудкой, ошибочно принимаемой развратным светским сучьим племенем за то, что жжет их ущербную похоть.

Садко, силясь повернуться, скосил глаза в сторону и увидел престарелую женщину, уродливую до такой степени, что невольно трудно было оторвать от нее взгляд. Она стояла поблизости, уперев костистые руки в бока, постоянно слизывая со своего подбородка желто-зеленую слюну раздвоенным, как у змеи языком.

«Рождество!» — проблеял голос прямо на ухо, обдав смрадным дыханием.

«Рождество!» — тонко завизжала старуха.

Садка била крупная дрожь, он не мог противиться уготованной ему участи, тело предательски норовило обмякнуть, обвиснуть, обмереть. Ему захотелось тоже сказать что-нибудь про Рождество, но язык потерял всякую способность шевелиться. В таком случае надо пробовать другой язык — жестов.

Перед глазами поплыли красные круги, мерзкое лицо ведьмы щерилось, обнажая два желтых клыка, в памяти, вдруг, неожиданно всплыли слова песни:

«Счастливого праздника», — дребезжание слов прямо в левое ухо, от которых из него на скулу потекла кровь.

В тот же миг Садко ударил на голос растопыренными напряженными пальцами правой руки и, еще миг спустя, упал на колени — хватка с горла исчезла. Лив, раздирая себе рот хрипом, втолкнул в легкие первую порцию воздуха. Сразу же кувырок через плечо, одновременно дыша, дыша, наслаждаясь дыханием.

Он вскочил на ноги, про себя считая «раз, два, три»: правый кулак в грудь — левый в живот — снова правый апперкотом вверх в голову. Два шага назад. Вздох. Правой в печень — левой полукрюком в голову — правой на отклонении туловища свингом в ухо. Нырок, шаг в сторону, толчок двумя руками одновременно: надо осмотреться.

Сквозь проясняющуюся багровую завесу музыкант увидел, что мерзкая старуха визжит ругательства у другого борта, подымая перед собой скрюченные руки, а козломордый трясет своей башкой, ошеломленный полученными ударами. Да, хромой [136] , это тебе не на дудке играть. Однако для такой махины, как этот Пан, пару плюх по башке недостаточно. Если войти с ним в клинч, он, пожалуй, одним взмахом когтистой лапы и голову сумеет оторвать. Нельзя его подпускать, ведьму тоже надо использовать, как помеху для этого монстра.