Звуки музыки вдохнули в трепетную статуэтку жизнь, и она сделала первое па – лёгкое, волшебно певучее, если можно так сказать о безмолвном жесте.

Нина Забелина танцевала, а Торгашев исподлобья глазел на неё, вытирая салфеткой жирные пальцы. Он вытирал их один за другим, медленно, тщательно, словно совершая некий бессознательный ритуал, помогающий тяжёлому мыслительному процессу. Он вытер пальцы на один раз, отбросил салфетку, взял вторую салфетку и принялся вытирать пальцы во второй раз.

Когда Торгашев заметил внимательные глаза Журинского, следящие за балериной, он хмыкнул и так же медленно, сосредоточенно, палец за пальцем, вытер руки третьей салфеткой.

– Хорошо, хорошо, – пробормотал он под нос. – Клюнул на чистоту. Кто ж не клюнет… Особенно, если в твоей власти её испоганить. Я вот тоже, однако…

От вновь проступившей яркой картинки терзаемого в давнем прошлом девичьего тела и вступившего в уши страшно рыдающего умоляющего голоса Торгашев скривил губы и на мгновение зажмурился в яростном недовольстве.

Что за дела? Как она смеет, дура спичконогая, напоминать ему, кричать ему беззвучно о грязи, которую он давно перешагнул, вытерев сапоги о коврик едва живой от стыда и насилия кожи… души?! Впрочем, какая там душа? Слово просто красивое, чтоб его к месту присобачить: душа, мол, рвётся из последних сил, чтоб хто-нибудь её простил… Или, там, душа поёт… Распелась, видите ли… Ёшкины гробы…

Частичка Шопенианы, ласкающей медленными па поверхность недолговечной сцены, привлекла внимание гостей от силы на пару минут. Всё было хорошо: и угощенье, и развлечение, и сюрприз. Правда, многие надеялись, что скучная классика скоро кончится, девушки сбросят свои длинные шопеновки и покажут кордебалет или стриптиз. Только двоих зацепило благородное искусство: Макса Журинского и Сан Ваныча Торгашева.

Растаяли в ночи последняя нота и последнее движение танца. Нина склонилась в поклоне, отставив ножку, и только сейчас увидела, где она и перед кем. Тихонько вздохнула и, не вслушиваясь в равнодушный говор столиков, ушла со сцены в подсобку, где переодевались артисты.

Журинский мотнул головой, встряхнулся, возвращаясь в свой мир, и уткнулся в синюю папку с программкой концерта. Повезло, что замашки у нового босса Макса – типично советские – без зверств и извращений. У прежнего патрона, молодого бандита Асфаля, всего этого было навалом.

Как живёшь, так помрёшь, – это правда. Схватили Асфаля конкурирующие братки и перед смертью оборотня напотешились; и зубы рвали, и ногти, и… Короче, средневековые заплечники отдыхают.

По спине Макса пробежали мурашки. Нет, есть всё же Бог на свете: и Асфаля наказал, и Макса от такой участи избавил. А для Торгашева поработает ещё годик-другой, и уйдёт. Связи есть, денег подкопил. Можно своё дело организовать: идея одна есть, дельная.

Макс Журинский откашлялся, сильным движением запрыгнул на сцену и громко объявил:

– А сейчас вашему вниманию предлагается выступление человека, который умеет делать то, чего мало, кто умеет делать: фокус-покус! Вас удивит маг и волшебник Борис Мысловский!

Звукооператор включил музыку для релаксации, и гости оживлённо зааплодировали при виде невысокого худощавого мужчины в чёрном смокинге, в чёрных перчатках, шляпе и полумаске. Красные губы под чёрными усами радостно, по-американски улыбались, показывая зубы.

Макс посмотрел на Сан Ваныча: доволен? Поймал его взгляд. Торгашев жестом подозвал его к себе. Послушный Макс поспешил на зов, согнулся возле хозяина, приготовил ручку, чтоб записывать распоряжения.

Услышав приказ, отданный едва слышным шёпотом, Макс окаменел. Торгашев взял его за воротник дорогой рубашки, потянул к себе и повторил, что хочет.

– Ты понял, Максим? – сквозь зубы прошипел Торгашев прямо в упругое молодое ухо. – Ты понял?

– Понял, – подтвердил Макс.

– Выполняй, Максюха, озолочу. С человеком познакомлю, он тебе твой бизнес обезопасит, когда от меня уйдёшь, с налоговиком сведу, чтоб от поборов увильнуть, слышь, Максюха? – шептал-шипел Торгашев. – Сделаешь, Макс, на волю отпущу. Ей, слово! Иди ж.

Макс выпрямился. Буквально секунд пять постоял, затем круто развернулся и деревянно, с застывшим лицом, направился к подсобке, откуда выпорхнули на волю переодевшиеся в топики, коротенькие юбчонки или шортики балерины. Они прыснули по тропинке прочь, то и дело оглядываясь на чужой праздник, завидуя и отчаянно желая очутиться на подобном празднике не теми, кто развлекает, а теми, – кого.

Среди спичконогой стайки балерины Нины не было, и Торгашев расслабился, ухмыльнувшись. Ничего, Макс дело знает, недаром он с бандюгой Асфалем знался, под его началом ходил. Да, он дело знает, зарубает тёлку по полной. И она соединится в сознании Торгашева с той, давнишней, и покинет его. Да. Покинет. Он отомстит. Первой отомстит снова с помощью второй. И себе отомстит.