Жёнушка надула дрессированные губки, оплаченные из кошелька мужа.

– Лимон передай, чем закусывать-то ещё?

Падчерица передала ей блюдечко с колёсиками лимона. Лицо её выражало такую же кислятину. Мачеха, моложе падчерицы лет на двадцать, подняла рюмку и, отставив мизинчик, жеманно выпила, поморщилась, отправила лимончик в ротик, зажевала.

Эх, семья… Холёная, сытая, красивенькая. Как раз то, что он хотел, к чему стремился. Чтоб богато, понимаешь?

А жена, искоса поглядывая на него, фыркала про себя, затуманенная спиртным: «Плешивый старый козёл! Да если б не твои деньги, сидела б я с тобой? А за деньги, понятно, расстелюсь перед тобой, козлик мой рогатенький! И не заметишь, что я тебя не люблю. Тебя не люблю. Люблю Макса Журинского. Но тот бедный. Бедный, но симпатичный».

Фейерверк бахнул в последний раз. Огни потухли, оставили в небе полоски дыма. И они тоже вскоре развеялись.

«Тыщ триста сгорело, – подумала недовольно дочь Торгашева Эдита, по мужу Халамайзер. – Лучше б мне отдал, хоть на дело б пошло. Брюлики себе б купила. Съездила б на океан. Или б часть долга оплатила. А тут – просто в небе сгорело. Тьфу! Совсем отец на старости лет оребячился, смотреть тошно».

Ей поднесли шашлык, и сытая мадам Халамайзер с жадностью вонзила великолепные искусственные зубы в истекающее соком ароматное мясо. Мачеха Кристюха тоже от шашлычка не отказалась.

А Торгашев ел и осоловело разглядывал соседей по столу. Всех он знал. Кто-то под его дудку плясал. Кто-то с ним на пару дудел, а кто-то дудел ему самому. Но представителей третьей категории было приятно мало, по пальцам пересчитать.

К Рыбасенко подошёл Макс Журинский. Нагнулся, шепнул в дряблое ухо несколько слов. Метнул карие очи на патрона. На патронессу не метнул: к чему наслаивать подозрения и, как следствие, – проблемы? И вообще, хватит развлекать Кристюху, чего доброго, места лишишься. А то и головы. А это о-очень некстати, право слово. Макс скромно удалился в темноту. Ему сегодня вести поздравительный концерт для юбиляра.

Рыбасенко придвинулся к Торгашеву:

– Сан Ваныч, танцорки и всё остальное готово. Макс уверил, как велено, так сделано. И сюрпризик для гостей. Чё за сюрпризик, колись, старый вяз, в тайге увяз.

«Или в цепях», – хохотнул Торгашев, а вслух не стал.

– Щас увидишь своими гляделками, – обещал он. – Как говорится, устраивайтесь поудобнее, парни и девки, будем конфеты разбирать.

На возвышении с тёмно-бордовым задником появился элегантный Макс Журинский и объявил мягким чарующим голосом, глядя на босса:

– Сегодня знаменательный день для нашего дорогого, незаменимого Александра Ивановича Торгашева, которого знает, наверное, полмира, а другие полмира мечтали бы знать накоротке.

Смешки и хлопки. Торгашев расплылся в довольной усмешечке. Макс продолжал:

– В свой шестидесятилетний день рождения герой дня приготовил для вас сюрприз. Горлодёры и ногодрыги – дело обыкновенное, а Сан Ваныч, как вы знаете, любит всё редкостное, исключительное. Поэтому он привёз в наше захолустье… – Макс сделал паузу и обвёл карими глазами столики. – … балерин из Большого театра!

Гости похлопали, похихикали, покричали в своё удовольствие, оценив шутку. Макс отвесил ювелирно точный, уважительный поклон и подарил толпе лёгкую улыбку.

– Ну, конечно, не из Большого театра, а из областного балета, но девочки все талантливые, прекрасные, настоящие профессионалы! Солистка – лауреат многих престижных балетных конкурсов области, страны и мира, наша знаменитость, стоящая в начале большой творческой судьбы – Нина Забелина!!! Поаплодируем ей и девочкам!

Хлипенькие аплодисменты быстро сошли на нет. В тишине ясно, твёрдо простучали утяжелённые кончики розово-атласных пуант. На сцене появились феи в пышных полупрозрачных платьях – шопенках. В свете направленных прожекторов засверкали в волосах диадемы с искусственными стразами.

Балерины выстроили мизансцену и замерли. Накрашенные лица их стыли от усталости. Не впервые они выступали на крутой вечеринке именно как балерины, а не как вульгарная подтанцовка-кордебалет. Им снова заплатят и, может, накормят, и ещё отвезут домой… Деньги хорошие, можно постараться… А можно и не стараться, потому что они сегодня массовка… та же подтанцовка, только классическая.

Вся работа у Нинки Забелиной. Хорошо, что не все деньги. Но Нинка – что? – не от мира сего. Для неё деньги не смысл жизни, а лишь её побочное явление, необходимое для здоровья и целомудрия: то бишь, правильно питаться и прилично одеваться. А одеваться – чтобы скрыть свою наготу или не замёрзнуть на морозе, а не приукрасить себя в целях словить мужика или чтоб девчонки обзавидовались…

– Сергей Прокофьев «Ромео и Джульетта», – назвал Макс Журинский, заглянув в листочек. – «Танец Джульетты-девочки». Музыку!

– Да, – пробормотал Торгашев, – музыку нам.

Образовалась заминка, и Макс, сверкнув гневно карим глазом на виновника, широко блеснул белозубьем и снова заглянул в свой листочек.

– Хореография этого удивительного… э-э.. номера – Григоровича. Если кому-то это что-то говорит!

Виновник торопливо кивнул, и Макс спрыгнул со сцены, сооружённой возле особняка специально для юбилея.