– Гости, что ль, у вас? – предположил Чепегин.

Почему гости?

– Вы ж говорите – столпотворение.

– А. Нет, это у меня домашних лиц много. В двухкомнатной «хрущёвке» мы с женой, пятеро детей, моя мама и отец жены.

– Ого! – поразился Чепегин. – И как их зовут, ваших детей?

Лицо бегуна неуловимым образом просияло:

– Дочки – Лариса, Валерия, Алла, сыновья – Венцеслав и Савелий.

– Хорошо назвали, – подивился Чепегин. – А я Кирилл Тихонович.

– Самунин. Антон Андреевич. Служу в русской армии, – представился бегун.

– Офицер, значит? – уважительно произнёс Чепегин.

– Офицер.

– Что ж вам побольше квартиру не дадут?

– Так говорят, нету их у нашего государства. Деньги копи – и покупай. Это пожалуйста. А безплатно – ботва тебе гнилая вместо сладкой морковки.

Кирилл Тихонович посочувствовал:

– Понятно теперь, почему каждое утро бегаете…

– Ну, да… А вы зачем каждый день сюда ходите?

– Я-то? Да я не днём. Я к рассвету бреду. Встаю в темень и шлёпаю себе к реке, рассвет встречать. Берег-то высокий , с него хорошо видать, как солнце всходит.

– А зачем вам рассвет встречать?

– Да как же? Лежишь ночью и думаешь: вот не пойдёшь нынче, а он раз – и окажется последним в жизни. Это, конечно, не страшно, что последний. Всё ж-таки довольно по земле походил, грехов накопил. Главное, чтоб он был перед смертью, мой самый последний рассвет, что я его не пропустил. Рассветы никогда не повторяются, знаете. Каждый раз думаешь: ну, вот, подарил мне Бог сегодня рассвет, и ежели заберёт нынче, так я готов. Потому что, как рассветёт, я храм иду…

– На Черниковской?

– На Черниковской. Исповедуюсь. Причащаюсь.

– Умирать страшно.

Чепегин вздохнул.

– Страшно. И молодому страшно, а старому – того более.

– Почему?

– Так жизнь долгую прожил, грехов много накопил. Какие и не вспомнишь, про какие и не подумаешь, что грех… Это, знаете, как навозный жук: начинает в юности катать свой крошечный шарик всякой дряни, и чем дольше живёт, тем больше накатывает. А к смерти у него шарик-то раз в десять больше его самого… И у нас, почитай, так же.

– Чем дольше живёшь, тем гуще навозом измажешься, – усмехаясь, согласился Самунин.

Они помолчали, следя за течением реки и пацанами-рыбаками. Один из них вдруг дёрнул удочку. Блеснул серебряный бочок, сорвался в воду. Мальчишка зашипел от разочарования.

Кирилл Тихонович вспомнил о хлебе и сказал:

– Антон Андреевич, вы картину мою не подержите?

– Да, пожалуйста, давайте.

Самунин осторожно принял лист, посмотрел.

– Ух, ты! Сами нарисовали?

– Нет, что вы! Девушка подарила. Она рисовала рассвет в яблоневом саду.

– Красиво получилось.

– Совершенно с вами согласен.

Кирилл Тихонович поспешил к мальчишкам.

– Юным, но опытным рыбакам большой привет! – сказал он негромко.

– Драсти, – отрывисто бросили юные, но опытные рыбаки, напряжённо наблюдая за поплавками.

Чувствовалось, что им совершенно некогда. В ведре пусто. Худосочная сетка тоже скучала.

– Любите рыбу ловить? – допытывался Чепегин.

– Любим, любим. Вон она – плавает, задирается, а к червяку – ни ногой.

– Какая у рыбы нога, очумел?

– Ну, плавником или, там. Хвостом. Шшш!

– Сам ты – шшш! Смотри вон на поплавок лучше.

– Сам смотри.

– Я и смотрю! И ты давай смотри!

Чепегин воспользовался короткой паузой в перепалке и направил разговор по своему курсу:

– Клюёт?

– Кого там клюёт? Головастики да лягва. Одна клюнула, да сорвалась. Так бы и треснул её по хребту!

– Ага, ты треснешь! И вообще, тихо ты! Рыба удерёт!

– Не удерёт. Сам удерёшь1

Чепегин, сетуя, что испортил идиллию между рекой, рассветом, рыбой и рыбаками, тронул юного спорщика за плечо:

– А вы рыбёшку-то подкармливали?

Мальчишки замолчали и озадаченно переглянулись.

– Ничё мы не подкармливали, – буркнул один.

– А вы подкормите, – посоветовал Чепегин. – Им немного надо. Вот вам хлеб, покрошите, да ждите своей удачи.

Он дал им всё, что у него было.

– Спасибо, – поблагодарили юные, но опытные, и принялись крошить хлеб.

Чепегин вернулся к скамейке. Посмотрел вокруг. Сел, нашарив под собой гладкое прохладное железо.