И вот Болер узнал новость от самой Эдит Гартман. Он пытался доказать ей, что люди искусства не должны вмешиваться в политическую борьбу, что самое драгоценное чувство художника — это ощущение полной независимости.

— Приходите к нам в театр, — сказала Эдит вместо ответа. — Вы там давно уже не были. А потом поговорим, погибло ли искусство оттого, что я вступила в партию, или нет.

Опять она его учит! Болер встал и, даже недопив кофе, попрощался и ушёл.

Прошло время, и расчленение страны на две части стало непреложным фактом. Англичане и американцы первыми договорились о совместной политике, направленной на отделение Западной Германии. Образовалась Бизония. Французы сначала колебались, но потом присоединились к старшим партнёрам, и таким образом возникла Тризония. Затем пошли совсем откровенные разговоры о создании Западногерманского государства, которое американцы уже видели своей колонией. Они-то и поспешили провести сепаратную денежную реформу, которая крепче всяких кордонов отгородила Западную Германию от Восточной. Чтобы закрепить раздел страны, они выработали особую конституцию для западных немцев. Всё было направлено на то, чтобы превратить половину Германии в стратегический плацдарм против Востока.

Потсдамское соглашение, точно определившее будущий облик страны, оказалось нарушенным в самой своей основе. Ведь именно оно предусматривало создание единой, демократической и мирной Германии.

На деле же только Советский Союз последовательно придерживался этого соглашения. В советской зоне оккупации был создан Народный совет, состоящий из депутатов ландтагов немецких земель, а также из представителей партийных и массовых организаций. Был разработан проект подлинно демократической конституции и не для одной зоны, а для всего германского народа. Наконец, СЕПГ совместно с Немецкой экономической комиссией разработала и представила на широкое обсуждение двухлетний план развития народного хозяйства в мирных целях.

Всё это были события чрезвычайной важности. Немецкие рабочие и крестьяне ясно увидели своё будущее.

Опубликование двухлетнего плана вызвало много толков на «Утренней заре». Впервые о работе шахты говорилось в таком важном документе.

Особенно повлияла новость на Альфреда Ренике. То, о чём рассказывал Ганс Линке, опять завладело его сознанием. Он понимал, что сейчас его труд приобретает государственное значение. Каждая тонна угля пойдёт на выполнение большого плана, и забойщик был глубоко убеждён, что теперь на шахте всю работу надо перестроить. Он только не знал, с чего начать.

Ренике, вероятно, ещё долго колебался, если бы на «Утреннюю зарю» не приехал с докладом Макс Дальгов. Дальгов был отличным оратором, и слушать его собрался чуть ли не весь посёлок.

Он подробно рассказал о двухлетнем плане, о перспективах мирного развития советской зоны оккупации и особое внимание уделил продуктивности труда.

— Представьте себе, — говорил Дальгов, оглядывая зал, — что вчерашним днём закончился какой-то этап вашей жизни, и сегодня начался новый, когда уже нельзя работать по-старому. Теперь вся жизнь страны будет подчинена общему плану, и рабочий класс Германии должен показать, на что он способен, когда речь идёт о благе всего родного народа. Ведь каждый из вас может сделать свой труд более эффективным, и только вы сами найдёте для этого скрытые от постороннего глаза возможности. В России, например, рабочие, взявшись за выполнение пятилетнего плана, вдвое и втрое повысили свою выработку.

На другой день Ренике вырубил свою обычную норму, а когда закончил смену и вымылся в душе, зашёл к руководителю партийной организации шахты Густаву Шуберту. Альфред показал ему запись своего рабочего дня. Из неё следовало, что много времени забойщик тратит непроизводительно.

— Понимаешь, Густав, — говорил Ренике, — вот тут-то и таятся эти скрытые возможности, о которых вчера говорил товарищ Дальгов. Видишь, как задерживают меня навал и отгрузка. Я предлагаю перестроить весь производственный цикл. К сожалению, самому мне это не под силу, тут надо привлечь и проходчиков, и крепильщиков, и откатчиков.

Шуберт вскочил с места.

— Пошли к директору! — воскликнул он. — Ты, наверно, и сам не понимаешь, какой ты молодец!

Директора Гутхофа назначили сюда недавно. Все эти годы он вынужден был лечиться после концлагеря, где его изувечили фашисты. К рабочим Гутхоф относился требовательно, но за этой строгостью чувствовался сердечный и умный человек.

Когда Ренике показал ему свои расчёты и объяснил, что хотел бы уплотнить рабочий день, Гутхоф от удивления даже откинулся на спинку стула.

— Великие же дела совершаются в Германии! — сказал он. — Если сами рабочие начинают думать о таких вещах!..

— Вы поможете мне? — спросил Ренике.

— Конечно! Смотри, Густав, — сказал Гутхоф, обращаясь к Шуберту. — Оказывается, у нас на шахте уже нашлись люди, для которых двухлетний план стал их кровным делом.

Ободрённый такими словами, Альфред рассказал директору обо всём, что надумал.

— Я предлагаю вот что, — сказал Гутхоф, — завтра мы с вами спустимся в шахту и на месте всё обсудим.