Шрифт:
— Я долго ждал этого дня. Для меня огромная радость видеть вас здесь. Сейчас мы вам кое-что организуем. Вы не заслуживаете того, чтобы прожить еще день. Мы покончим с вами, и никто не сможет вас спасти.
Эсэсовец еще долго говорил о Гитлере, о Боге, и в этом было столько пафосного надрыва, что Стеннес, на секунду забыв об опасности, расхохотался.
— Увести! — раздался истеричный крик оратора в эсэсовской форме.
Стеннес вспоминал позже, что над ним издевались особым образом, пытаясь нагнать на него страх. Но не рассказывал, как именно. Из российских источников известно, что ему устраивали инсценировки расстрелов. Это выглядит вполне правдоподобно, по крайней мере, стыкуется с только что описанным эпизодом. Но Стеннеса—что странно — не пытали, не били, в то время как из соседних камер доносились истошные крики заключенных. Его даже не остригли наголо, как других невольников Колумбия-хаус. Комендант Родде почему-то берег его.
Страх, проникший во все поры души Стеннеса, не сковал его волю к жизни. Ее сковали... наручники. Для него они оказались куда большим оскорблением его чести и достоинства офицера, чем просто издевательства. Кто их, немцев, разберет...
Так или иначе, Стеннесу каким-то образом удалось стать тайным обладателем небольшого металлического крючка, который он целый день затачивал о стену, расхаживая по камере. Вечером он перерезал себе вены. Спасло его только то, что надзиратели обходили камеры, заглядывая в глазок, каждые десять минут. Хотя Стеннес потерял уже немало крови, тюремный врач не дал ему уйти на тот свет. Комендант Родде, узнав о мотиве, который побудил Стеннеса совершить попытку самоубийства, пообещал снять с него наручники, если тот даст слово чести, что не будет вторично пытаться свести счеты с жизнью. Вальтер дал слово, и с этого момента его руки были свободны. Вскоре Стеннеса снова перевели в следственный изолятор на Александерплатц, и Родде, надо полагать, был этому рад.
Собственно, никакой он был не Родде. Офицеры-эсэсовцы по договоренности придумали себе другие имена. Сейчас в это верится с трудом, но в первое время после прихода Гитлера к власти получившие полную свободу действий палачи все еще боялись возмездия. А «терпимость» Родде по отношению к Стеннесу объяснялась просто: в очередной раз вмешался Геринг. Он, правда, не смог предотвратить перевод Стеннеса в Колумбия-хаус, но по телефону предупредил коменданта, что тот будет расстрелян в течение 48 часов, если с головы Вальтера упадет хоть один волос.
Тем временем вне тюремных стен развернулась настоящая борьба за жизнь Стеннеса и его освобождение. Напрямую к Гитлеру обратился дядя Вальтера—кардинал Йозеф Шульте, архиепископ Кельнский. Папский нунций Чезаре Орсениго также вступился за Стеннеса. А уж он-то имел в то время немалый вес, поскольку Гитлер тогда пытался заключить конкордат с папским престолом.
Отец Вальтера в юности служил в полку, которым командовал молодой Людендорф. Гордый и независимый, отец второй раз в жизни воспользовался этим знакомством. Внугри НСДАП Стеннесу благоволил не только Геринг, но даже и первый шеф гестапо Рудольф Дильс. На помощь Стеннесу пришла и «военная хитрость» старого прусского офицерского корпуса. Военные дождались годовщины Всточнопрусской операции. Когда президент Гинденбург и генералы собрались у внушительного монумента, ветераны подступили к Гитлеру с просьбой об освобождении
Стеннеса. Дожал фюрера подошедший к нему Гинденбург, единственный, пожалуй, человек, на чей авторитет Гитлер не решился бы посягнуть. Гитлер выдавил из себя:
— Стеннес может идти, если представит свидетельство о зачислении на службу за пределами Европы.
Гитлер, возможно, потому и согласился, что считал выдвинутое им условие невыполнимым. Хильда, посетив мужа в тюрьме, не могла сдержать слез: «Он нигде не оставит тебя в покое». Вальтер попросил через друзей повторить запрос о возможности отправиться военным советником к Чан Кайши. Времени с момента первого запроса прошло немало. Надежда была зыбкой. Вполне вероятен был и такой ответ: «У вас был шанс, но вы его упустили». А ситуация вокруг Стеннеса отнюдь не разрядилась. Активизировались не только его друзья, но и враги. Была предпринята попытка — и уже не первая — перевести его в концлагерь Дахау. Но, к счастью, подоспела телеграмма от китайского генералиссимуса: «Немедленно приступить к исполнению служебных обязанностей».
Вот последний разговор Стеннеса с Герингом.
Сначала хозяин кабинета подошел к двери и удостоверился, что никто не подслушивает, затем заглянул за гардину и требовательным тоном произнес:
— Я хочу знать абсолютную правду. Не пытайтесь что-то скрыть от меня.
Вальтер дал полную картину того, что творится в тюрьмах, в которых он успел побывать, и закончил рассказ со свойственной ему откровенностью:
— Я знаю, что вы начнете войну, как только к ней подготовитесь. Но я хочу сказать, что вы проиграете ее. Люди в тюрьмах, их близкие и друзья станут гвоздями в ваших гробах.
Слова Стеннеса тем не менее не вызвали припадка гнева у Геринга. Он парировал их, как бы защищаясь:
— Вы живы только потому, что я предупредил коменданта Родде о его ответственности. Дильс, шеф гестапо, хороший парень, я доверяю ему. Он спас уже многих людей. Он никогда не станет убивать только ради убийства. Но в большинстве случаев я мало что могу сделать.
Для Стеннеса было несколько необычно наблюдать спесивого, самоуверенного Геринга в подобном настроении. Тому было чего опасаться: Гиммлер — еще недавно мелкая рыбешка — набирал силу...
Геринг, наконец, перешел к делу.
— Одно из условий вашего освобождения — немедленное препровождение вас за границы рейха. Для вас это будет опасное путешествие. Кого вы хотите взять с собой?
— Моего кузена Фритца Беринга. Он — верный друг и, что не менее ценно, хорошо стреляет из пистолета. Но, послушайте, я же должен проститься с отцом. Я, вероятно, никогда не увижусь с ним снова.
— Хорошо, вы можете взять господина Беринга. Полицейский чиновник, разумеется, будет вас сопровождать. На случай неприятностей—три единицы оружия. Вы можете посетить отца, но не дольше получаса. Чем быстрее вы покинете Германию, тем будет лучше для нас всех.