Шрифт:
— Кто из руководителей разведок разных стран мира вызывает у вас уважение с чисто профессиональной точки зрения?
— Па этот вопрос я не хотел бы отвечать. Хотя среди коллег могут иметь место даже проявления некой профессиональной солидарности. Вот мне, к примеру, позавчера позвонил один из бывших руководителей МОССАДа Рафаэль Эйтан — тот самый, что достал и вывез из Южной Америки нацистского преступника Эйхмана. Поздравил с благоприятным для меня решением конституционного суда. Сказал, что если я окажусь в Израиле, то буду его гостем. Такие вот неожиданности происходят иногда в жизни.
Когда мое второе интервью с Маркусом Вольфом готовилось к печати (январь 1998 года), он был арестован. Он это предвидел и предсказал во время нашей беседы за столиком в берлинском «Ратхаускафе». Склонившись над чашкой чая, он как в воду глядел. Взяли его под стражу прямо в зале суда, где он, выступая в качестве свидетеля, отказался назвать имя нераскрытого агента. Правда, вскоре отпустили. Представители правосудия, видимо, сообразили, что идею справедливости нельзя доводить до степени навязчивости. Подумалось тогда: Фемида ля комедиа.
Для терзаний у прокуроров не было причин: вся жизнь Маркуса Вольфа — недосказанность. Потому он всегда представлялся журналистам и читателям неисчерпаемой личностью. В только что ушедшем 1997 году он выпустил новую книгу воспоминаний. И это были его уже по-настоящему «шпионские» мемуары, в которых он впервые раскрыл секреты успехов своей службы, ее приемы и методы, рассказал о работе агентов, чьи имена к тому времени уже можно было назвать. А они дорогого стоили: штучная работа.
Книга имела ошеломительный успех в Германии. Респектабельная американская газета «Нью-Йорк тайме» включила мемуары Вольфа в список лучших книг, изданных в мире в 1997 году. К моменту нашей второй встречи она была переведена уже на 10 языков. Но издание на русском только готовилось к выходу в свет. С невероятным трудом раздобыв книгу в изначальном, немецкоязычном варианте, я после прочтения незамедлительно отправился в Берлин. Маркус Вольф уделил мне время. Наверное, по знакомству?
— Прежде всего, господин Вольф, хотелось бы прояснить с вами один принципиальный вопрос. В своей новой книге вы называете профессию разведчика второй древнейшей. А мы вот с коллегами-журналистами до сих пор считали таковой наше ремесло.
— Разведка, дипломатия, журналистика — все это очень близко.
— С вашими аргументами не поспоришь. В книге вы ведь ссылаетесь на Ветхий завет. Наши преподаватели истории журналистики так далеко в глубь веков не зарывались. Интересно, какой вывод вы сделали из обращения к библейскому источнику: разведка — это богоугодное дело?
—По-моему, да. Загляните в Четвертую книгу Моисееву. Сам Господь велит Моисею послать в землю Ханаанскую двенадцать соглядатаев—а кто это, если не разведчики? — дабы высмотреть оную на предмет переселения. Старшему группы Осии, сыну Навина, в соответствии с обычной практикой спецслужб был придуман псевдоним — Иисус. Эта команда вернулась назад с весьма ценной информацией о стране, в которой течет молоко и мед, но в которой народ силен и города укреплены.
— Не буду задавать вам детских вопросов об этичности подглядывания, подслушивания. Это все-таки в принципе отличается от получения необходимой информации, которую могут тщательно скрывать в неблаговидных целях. Но не могу исключить, что и вас теперь подслушивают...
— Конечно, телефонные разговоры в любом случае.
— А можете ли вы определить, ведется ли за вами наружное наблюдение?
— Ведется. Вот я вам утром, еще будучи на даче, назначил эту встречу в кафе. Приехал в Берлин, домой еще не заходил. Но смотрю — в этот-то промозглый день, когда на улицах никого, на углу возле кафе уже дежурит молодой человек. Завидев меня, юркнул в подворотню. Это обычное дело, когда я по телефону договариваюсь с журналистами об интервью, — всегда кто-то маячит.
— В новой книге вы воздаете должное советским офицерам разведки, оказавшим помощь в организации вашей спецслужбы. Но далее отмечаете, что по мере ее становления стало очевидным ее превосходство над бывшими учителями — на западногерманском направлении. В чем это проявилось?
— Только это превосходство не нужно абсолютизировать. Хотя, когда анализируешь и сопоставляешь многие вещи... Ведь это вполне логично. Бесспорно, что нам даже не надо было вникать в психологию немцев — в отличие от большинства советских сотрудников, работавших в аппарате разведки здесь, в Берлине. Они ведь к тому же постоянно менялись. Шла обычная ротация кадров. У нас же начальники отделов работали на своих местах десятилетиями. Это, впрочем, не всегда плюс. Но в плане последовательности в работе, а также с точки зрения знания дела это сказалось безусловно положительно.
Куда меньше было у наших сотрудников такой головной боли, как стремление непременно попасть работать за рубеж из соображений материальной выгоды. У нас загранкомандировки такой выгоды не давали. Абсолютно. Потому что жизнь в ГДР была не настолько плоха. Из-за одного, скажем, магнитофона — да даже двух — сидеть четыре года за границей? В общем, у нас таких настроений не было — в отличие, знаю, от польской, болгарской разведок...
И третий момент. Возможно, я здесь и заблуждаюсь, но уж такое впечатление у меня сложилось. У нас было больше заботы об агенте или сотруднике, больше понимания его проблем — в том числе и когда он выбывал из игры. То есть после ареста или вынужденного отвода назад. С советскими же разведчиками долгое время получалось так: человек выполнил задание — и больше уже никого вроде бы и не интересует. Подход стал меняться в лучшую сторону уже в поздний период — иногда мне кажется, что и под нашим влиянием. Но для кого-то из знаменитых советских разведчиков это было уже слишком поздно.