Полифем, к примеру, не производит впечатления мудрого человека. Он вполне может решить, что если денежки пропали, а я по соседству вертелась, так знать должна, где их теперь искать. Тогда мое будущее выглядит не просто туманно, а из рук вон плохо. И хоть я воспитывалась на хрестоматийных примерах стойкости и силы духа, да и характером меня как будто Бог не обидел, но, если честно, оказаться в положении подпольщика, схваченного гестапо, мне совершенно не улыбалось, и пытаться проверить силу своего духа желания не было. Человек с глазами Полифема вполне мог перещеголять самого большого фантазера из всех известных палачей, и тогда мой дух против его фантазии будет как рубль против доллара: усмехнуться, вздохнуть и махнуть рукой.

Такое направление мыслей меня изрядно выбило из колеи. Я начала постукивать зубами и ежиться. Ночной воздух, ветерок и жуткая темень в парке, который даже девицы с собакой уже покинули, оптимизма не прибавили. Я почувствовала себя одинокой, маленькой и беззащитной. Захотелось пролить слезу, прижаться к широкой груди и услышать что-то ласковое и успокаивающее. Кандидатов на роль спасителя несчастных девиц поблизости не наблюдалось, и от мысли зареветь пришлось отказаться.

Я встала и прошла вокруг фонтана, чтобы согреться и размять ноги. На ходу лучше думается и мысли приобретают оптимистическое направление. Кто-то сказал, что лучший способ защиты — нападение. Я решила это проверить. Покинула сквер и зашагала по проспекту, насвистывая и ускоряя шаг. Получалось что-то вроде марша, и польза от этого была явная: я согрелась, а в голове зарождались наполеоновские планы.

С этим самым маршем в душе я вступила на улицу, где стоял дом Юрия Петровича. То, что сукин сын жив и благодаря моим стараниям и неусыпному попечению здоров, сомнений у меня не вызывало. Следовало с ним разобраться. Стараясь держаться в тени, я приблизилась к дому. Ни в одном окне свет не горел. Дом темной громадой высился за забором, рождая в душе трепет. Я обошла его, старательно разглядывая темные окна и прислушиваясь. Ни огонька, ни звука. И все-таки что-то подсказывало мне, что Юрий Петрович здесь и, возможно, ждет меня. С нетерпением или без — не скажу, а вот что ждет, я чувствовала. Полифем о моем побеге уже рапортовал, а так как деться мне, в сущности, некуда, дорогой мой человек ожидает появления «дочки» с часу на час.

Я прошлась вдоль забора и выбрала дерево поветвистее. Влезла на него, устроилась на толстом, суку, прижавшись спиной к стволу, и уставилась на дом. Ничего примечательного не происходило, и я очень скоро заскучала. Ни одна веточка в саду не хрустнула, ни один, даже легкий, шум не коснулся моих ушей, а дом как был безмолвен и мрачен, таковым и оставался.

Я попробовала припомнить: в мой прошлый визит были здесь собачки или нет? Никто поблизости не тявкал, но встретиться с разъяренным догом или ротвейлером мне совершенно не улыбалось. Нет, собак в прошлый раз я не видела, хотя ничто не помешало бы Юрию Петровичу их на днях завести.

Вздохнув и припомнив фразу: кто не рискует, тот не пьет шампанского, — я слезла с дерева и зашагала к телефону. Он должен быть в квартале отсюда возле почты. Телефон был и работал, я набрала номер Юрия Петровича. Красивый женский голос сообщил, что я могу оставить свое сообщение.

— Юрий Петрович, — сказала я, — мне надо с вами поговорить. А может быть, идти в милицию. До разговора с вами я этого делать не хочу. В общем, встречайте.

Я повесила трубку и бегом устремилась к дому. Ни одной машины, ни одного прохожего. Все точно вымерли.

Я влезла на дерево, перебралась за забор, а потом не очень удачно спрыгнула: за что-то зацепилась курткой, она треснула, а я упала и потому шла к дому слегка прихрамывая. Свет в окнах не манил из темноты и приют не обещал. Но я могла бы поспорить, что сообщение этот сукин сын получил и теперь поджидает меня, точно паук муху.

Я поднялась на крыльцо и, не обнаружив в темноте кнопки звонка, постучала. Сначала осторожно, потом громко: гул пошел по всему дому. Что-то щелкнуло, и дверь открылась.

Передо мной был длинный темный коридор. Я шагнула вперед, напомнив себе на всякий случай, что темноты я не боюсь. Дверь за мной закрылась, Я прошла до конца коридора почти на ощупь и, свернув направо, заметила свет. Тусклый от ночника с темным колпаком, он пробивался из кухни.

— Юрий Петрович, — крикнула я, — вы здесь?

— Проходи, дочка, — ответил он. Я вздохнула с заметным облегчением и зашагала быстрее.

Ночник стоял в дальнем углу, большая кухня в полутьме казалась огромной, населенной призрачными тенями и еще чем-то очень страшным. Но Юрий Петрович, сидевший за столом, призраком не был.

— Вы живы, — сказала я, особой радости не выказывая.

— Конечно, — кивнул он. — Садись.

Я подвинула стул и села. Он молча меня разглядывал. Немного подождав, я сказала:

— Вы плохой человек, Юрий Петрович. Неловко говорить это мужчине, который мне в отцы годится, но вы обманщик и негодяй.

— Ты пришла, чтобы сказать мне это? — спросил он и вздохнул.

— Конечно, — удивилась я. — Вы с самого начала вели себя нечестно, притворялись, что заботитесь обо мне. — Тут я подумала, что, может, стоить заплакать? Нет, пережимать неразумно. — А на самом деле просто меня использовали. То, что вы сделали, отвратительно и подло.