В вагоне торопливо запихал в вещевой мешок кружку, ложку, остатки домашней снеди. Девушка-проводница стояла возле подножки, держа в руке никому не нужный красный флажок. Виктор обнял ее, поцеловал горячую щеку; она ахнула, села на ступеньку, залившись краской. Дьяконский сбежал вниз по откосу на тропинку среди осинок.

— Ой, да куда же вы! — крикнула вслед ему девушка.

— Искоренять гидру капитализма! До свидания! В Брест приезжайте! — приветственно махнул он рукой и пошел быстро, ни разу не оглянувшись.

Обдумывал, что предпринять. Надо сделать в комендатуре отметку в отпускном билете о задержке. На станции — узнать, пойдут ли поезда в сторону Бреста. Если нет, ловить попутную машину.

В Барановичах толпились на улицах встревоженные люди. Возле некоторых домов грузили в повозки вещи.

В комендатуре было полно народу, и военных и штатских. Бегали командиры, как нарочно громко хлопая дверями. В какую комнату Дьяконский ни заглядывал, везде кто-нибудь кричал в телефонную трубку. Заниматься младшим сержантом никто не хотел. Виктор не отступал, требовал своего. Бегал следом за помощником коменданта, узкоплечим капитаном в скрипучих хромовых сапогах, просил расписаться на отпускном билете и поставить печать. А у помощника голова гудела от тысячи неотложных дел: надо было подготовить приказ о введении военного положения, взять под охрану военные объекты, выделить средства для эвакуации ценного имущества и жителей. На железной дороге пробка; пути разбиты, того гляди, снова налетят немцы, к городу подходят войска из лагерей.

— Да что вы прилипли ко мне! — взмолился мокрый от беготни и духоты капитан. — Чего вам нужно?

— Отметку, — протянул Виктор отпускной билет, но капитан уже вцепился в телефонную трубку.

— Гауптвахта? Лейтенант, сколько людей у тебя? Сейчас приедут, сажай всех… Да не в камеру, бестолковщина, тебе говорят — в машину сажай!

Дьяконский подхватил вещевой мешок и ушел. «От греха подальше. Пропади она пропадом эта отметка: как раз заработаешь с ней суток пять под горячую руку».

На улице — колонна грузовиков. В кузова поспешно забрасывали кирки и лопаты, садились люди — и красноармейцы и гражданские. Под конвоем пригнали арестованных с гауптвахты: остриженных наголо, без ремней и без звездочек на пилотках.

— На запад? — спросил Виктор шофера.

— На аэродром! — крикнул тот, захлопывая дверцу кабины.

Машина тронулась. Дьяконский бросил в кузов мешок, залез на ходу.

Ехали быстро, машину трясло, заносило на поворотах. Прыгали и громыхали под ногами лопаты. Шоферы решили, наверно: раз война — можно гонять со скоростью самолета. Моторы выли на высоких нотах. Подбрасывало так, что Виктор обеими руками намертво вцепился в борт. Ругался мысленно, не открывая рта, боялся откусить язык.

За городом выскочили на шоссе, уходившее прямо на запад, в сторону Слонима. Навстречу изредка попадались грузовики. Два раза пролетели немецкие бомбардировщики. Ровным строем, выдерживая интервалы, спокойно плыли они над дорогой. Люди в машинах задирали головы, смотрели с любопытством, обсуждали:

— На Барановичи подались.

— Нет, это дальше, на Минск.

— Тоже сказал, как в лужу бухнул. До Минска их истребители посшибают.

Впереди низко над лесом растекался черный тяжелый дым. Машины свернули с шоссе на проселок, миновали открытый шлагбаум и выехали на аэродром. Высадив людей, сразу же ушли обратно.

На широком поле работало много народу. Старшина с голубыми авиационными петличками переписал фамилии вновь прибывших и повел к лесу. Дьяконского назначил руководить группой. Виктор сказал, что попал сюда случайно, с попутным грузовиком, но старшина попросил его:

— Помоги, браток, зашились. Для вас же, для пехоты, стараемся. Взлетные дорожки заровнять надо. Ночью сам тебя на машине до Иванцевичей подкину. А там Береза рядом и до Бреста рукой подать.

— Это если на самолете, — сказал Виктор.

— Не беспокойся, браток, подвезу. И бумагу тебе о задержке дадим. В Иванцевичах у меня жинка живет.

— Ладно, — согласился Виктор, оглядывая поле, изрытое ямами глубоких воронок.

Промежутки между воронками густо засыпаны землей: почти не видно травы. Черное поле напоминало лесную гарь. Валялись бесформенные груды искореженного металла. Как мертвые стрекозы, лежали самолеты: одни с обломанными крыльями, другие перевернутые, беспомощно подняв вверх шасси. Из ближней воронки вертикально торчал конусообразный фюзеляж с яркой красной звездой на хвостовом оперении. Он похож был на обелиск над разрытой могилой.

На противоположной стороне поля горели баки с горючим. В воздухе густой пеленой стлался черный дым, и от этого на аэродроме было сумрачно. Ощущение неприятное, как во время солнечного затмения. К смрадному запаху горелой краски примешивался острый запах бензина.

— Когда это? — спросил Виктор, рукой показав на поле.

— Рано. Еще и солнца не было, — торопливо, будто оправдываясь, ответил старшина.

— И не один не взлетел?

— Так не заправлены же были машины.

— Эх вы!