Пострелял и улетел, а люди снова потянулись к реке, громко перекликаясь, разыскивая свою одежду. Долговязый шофер-красноармеец спрашивал всех: «Майю не видели? Беленькая, кучерявенькая, шестнадцать годков?» Держал в руках зеленое платье и босоножки, говорил удивленно:

— Одежда тут, а ее нету. Куда же она кинулась, а? В одних трусах, значит. Что же я теперь товарищу майору скажу?

— Вон где посмотри, — посоветовал Дьяконский, показав на толпу у изгиба реки. Там вытаскивали кого-то из воды, и народу собралось много.

— Витя! Виктор! — услышал он радостный крик.

Оглянулся: от шоссе, с насыпи, бежала к нему Полина Горицвет, вытянув короткие полные руки. Шагнул навстречу. Она, как к родному, прижалась головой к его груди, бурно дышала, трепетали ноздри ее прямого точеного носа. Частила скороговоркой, глотая концы слов:

— Вы здесь?.. Я вас с моста увидала! Ой, думаю! Вчера вас встречать собирались.

— Где наши? Лейтенант, рота?

— Не знаю я ничего, и комиссар не знает.

— Какой комиссар?

— Да Коротилов. Ну, пойдем скорей на машину, немцы ведь, — тянула она его за рукав. — Немцы сзади, в Березе Картузской.

— Быть не может!

— Сами видели. Танки на дороге. И мотоциклисты. Черные все, — рассказывала Полина, увлекая его за собой. Длинный байковый домашний халат на ней был так запылен, что невозможно определить цвет. Подпоясана ремнем, чтобы не расходились полы. На ногах тапочки; без каблуков она казалась очень полной, круглой, катилась, как колобок. На щеках от возбуждения красные пятна. Пыльные, свалявшиеся волосы будто поредели, висели до плеч прямыми жидкими прядями.

Полуторка на которой приехала Полина, была вровень с краями кузова загружена аккумуляторами. Сверху — зеленый брезент, перехваченный толстыми веревками. Полковой комиссар Коротилов лежал на брезенте лицом вниз: правую ноту выше колена пробила пуля. Виктор назвал себя, протянул комиссару отпускной билет, но тот не стал смотреть.

— Не надо, помню, — и с неожиданной для его возраста силой пожал руку Дьяконского.

В выцветших глазах под седыми бровями — усталая усмешка.

— Помню, на ученьях вы отличились. Ну, хорошо отдохнули?

— Да я и забыл уже. Не вовремя, товарищ комиссар, поехал. От своих вот отбился теперь.

— Своих найдем, не иголка… Залезай, садись рядом.

— Товарищ полковой комиссар, мне, может быть, лучше туда идти? — показал Виктор на запад.

— Идти некуда. Скоро немцы тут будут.

— За сутки сто километров! — вырвалось у Дьяконского.

— А ты что же думал, — прищурился комиссар. — Война это «ура», «вперед» и победа?! Немцы, чай, не на клячах, — на машинах воюют.

— Да ведь если они так пойдут…

— Не пойдут. Прорвались в двух-трех местах, получат по зубам, остановятся.

Комиссар говорил строго, но в голосе его Виктор не уловил твердости. Он высказывал скорее предположение, чем уверенность. И все-таки Дьяконскому легче стали от этих слов. Он очень рад был встрече. Затерянным чувствовал себя в людском потоке. А со своими будет куда лучше.

Шофер, убежавший с ведром к реке, долго не возвращался. За это время слух о приближении немцев распространился по табору беженцев. Люди засуетились. Машины и повозки устремились к шоссе. Дорога не могла вместить их, многие ехали прямо по полю, огибая низины и болотца. Вслед за повозками двинулся пеший люд, нагруженный узлами и чемоданами.

Со стороны Березы Картузской как-то вдруг сразу, волной, нахлынули красноармейцы. Шли без строя, поодиночке и кучками. Многие ехали на велосипедах. Тракторы-тягачи притащили два неисправных танка. Оставили их возле моста. Танки развернули свои башни на запад.

Перед мостом начало поспешно окапываться подразделение красноармейцев, не больше роты.

Шофер залил, наконец, воду в радиатор, завинтил крышку и тронул машину. Грузовик медленно пополз по переполненной дороге, то и дело тормозя. Шофер высовывал голову из кабины, визгливо ругался бабьим, пронзительным голосом.

Они отъехали довольно далеко от моста, когда сзади раздался звук, показавшийся негромким среди шума: будто лопнуло что-то. Потом еще и еще. Люди беспокойно оборачивались, погоняли лошадей, водители непрерывно давали бесполезные гудки, на которые никто не обращал внимания.

У развилки дорог Коротилов приказал свернуть в сторону Барановичей. На шоссе стало свободней. Шофер прибавил скорость. Полуторку трясло на выбоинах, приходилось все время держаться руками за веревку, чтобы не слететь. Хуже всех было комиссару. Он лежал животом вниз, подложив под голову согнутую руку, чтобы не стукнуться о твердое виском. Коротилов говорил спокойно, даже шутил, но Виктор видел, как при сильных толчках суживаются, будто уходят внутрь зрачки его светлых глаз, как напрягаются коричневые, в веснушках, пальцы, стискивая веревку. Дьяконский снял гимнастерку, скатал, подсунул ее под голову комиссара. Коротилов благодарно улыбнулся ему.