— А командующий группой армий? Он знает новое мнение фюрера?

— Насколько мне известно, фельдмаршал фон Бок придерживается прежней точки зрения: танки должны идти вперед. Но он не хочет противоречить фюреру: слишком щекотливый вопрос. Такой щекотливый, что фон Бок хотел бы избавиться от ответственности и передать обе танковые группы, и мою и вашу, в подчинение командующего 4-й армией фельдмаршала фон Клюге.

— Мой бог! Отдать нас этому придире, который любит топтаться на месте! Он сразу подрежет нам крылья. Достаточно и того, что мы подчиняемся ему оперативно.

— Фон Клюге знает точку зрения фюрера и уже решил сосредоточить танки для ликвидации окруженных. Сегодня или завтра поступит приказ.

— Дорогой Гейнц, я удивлен вашей осведомленностью. Для меня все это — непроходимые дебри. Я знаю одно: я солдат и должен воевать. Я командую танками, а танки существуют не для того, чтобы стоять на месте.

— Фон Клюге стремится сберечь свои дивизии, — подлил масла в огонь Гудериан. — Нас хотят заставить делать черную работу.

— А мне жаль своих танкистов. Мы сделали этот «котел», мы захлопнули мышеловку. Неужели там мало двух армий, чтобы закончить начатое?

— Мы, конечно, поможем пехоте, если этого от нас требуют, — осторожно сказал Гейнц. — Но мы не должны упускать из виду главного.

— Да, да, да! Но что делать?

— Вы же знаете, генерал, наши танковые штабы всегда в движении. Не все приказы доходят до нас своевременно. У меня лично связь со штабом армии работает не всегда надежно. И я не всегда могу быстро передать распоряжения в дивизии.

— Да, да, да! — Гот понял. Обрадованно кивал, осыпая на пол пепел с сигары. — Одну дивизию я сейчас же двину на Борисов.

— Моя восемнадцатая действует из этом направлении.

— Отлично! — радовался Гот. — Мы основательно попортим нервы этому ворчуну Клюге. У него слишком длинный нос. Надо прищемить, чтобы не совал его дальше своей армии.

Гудериан сдержанно улыбался. Конечно же, Гот был настоящим танкистом, а не пехотным пачкуном: умел рисковать, с ним можно договориться.

Они быстро согласовали полосы наступления, обсудили вопросы взаимодействия. Гот предложил остаться пообедать с ним, но Гудериан отказался: не желал, чтобы его посещение получило широкую огласку.

На обратном пути Гудериан приказал летчику уклониться от маршрута и пролететь над Налибокской пущей. Хотелось самому осмотреть этот огромный лесной массив, из которого, как считал фон Клюге, можно было ждать прорыва окруженных.

Сплошной линии фронта здесь не существовало, но районы, занятые немецкой армией, легко можно было определить сверху по интенсивному движению на дорогах. Немецкие войска передвигались открыто, колоннами, не опасаясь советской авиации.

На окраине лесной деревушки стояли танки и крытые грузовики. От этого места уползала по проселку куцая колонна пехоты. Это был передний край, дальше начинались районы, занятые русскими. Под крылом самолета проплывали пустые деревни. На дорогах — ни одной машины, ни одного солдата. Хоть и знал Гудериан, что русские — непревзойденные мастера маскировки, он не мог поверить сейчас, что в этих лесах скрываются целые соединения противника. В конце концов выдали бы они чем-нибудь свое присутствие!

Гейнц имел теперь еще один козырь: он лично убедился, что на участке его группы противник не располагает крупными силами. Надо спешить. Воинская слава — прожорливый зверь, которого нужно непрерывно кормить свежим мясом и кормить сытно, чтобы не ушел к другому хозяину.

Итак, вперед! А оставленный позади навоз пусть подбирает фон Клюге со своей пехотой…

Этот день был удачным для Гудериана. Его 24-й танковый корпус достиг Бобруйска и захватил в исправности мосты через Березину у поселка Свислочь. Передовые отряды 47-го танкового корпуса заняла город Борисов. Гейнц побывал в 17-й танковой дивизии, отдал приказ сняться с занимаемых позиций на кольце окружения и идти на восток для развития успеха. Краткой беседы с командиром дивизии оказалось достаточно, чтобы тот уяснил суть дела. Дивизия, свернувшись в колонны, форсированным маршем двинулась на северо-восток.

В штаб Гудериан возвратился спустя несколько часов и, согласно принятому порядку, донес по радио, командующему 4-й армией фельдмаршалу фон Клюге об отданных распоряжениях. Как и ожидал Гейнц, фельдмаршал отреагировал на этот раз с небывалой быстротой. Через пятнадцать минут радист принял контрприказ, отменяющей распоряжение Гудериана. 17-я танковая дивизия должна была оставаться на месте, фон Клюге не разрешил снимать с кольца окружения ни одного солдата.

Начальник штаба подполковник фон Либенштейн был удивлен, видя, как спокойно отнесся к контрприказу его самолюбивый командир. У Гудериана было игривое, несвойственное ему настроение. Он даже напевал легонько.

— Распорядитесь, барон, — сказал Гейнц, — чтобы приказ фон Клюге передали в 17-ю дивизию. По радио и с офицером связи. Генерал Вебер будет, конечно, огорчен, но что поделаешь, — развел Гудериан руками. — Конечно, он может и не сразу получить приказ: его рация на марше не работает, а офицеру связи трудно разыскать колонну в пути… Распорядитесь, чтобы все было как нужно. Не следует огорчать Вебера слишком поспешно…

Либенштейн смотрел на генерала, чуть приподняв бровь. Его белое, худощавое лицо аристократа было как всегда непроницаемо спокойно. Только когда встретились их глаза, подполковник позволил себе улыбнуться: ему все было ясно.