Девушка улыбнулась обрадовано, повернулась к нему спиной и начала вдруг снимать чулки. Сашка не понял: для чего это? Она ловко скрутила тонкий чулок в жгут, туго перетянула им ногу Фокина. Потом сняла второй чулок, бережно свернула и положила в санитарную сумку.

— Зовут-то как тебя? — спросил Сашка.

— Катя, — рассеянно ответила она, глядя, довольная, на свою работу.

Поднялась и пошла в дальний угол, откуда уже манил ее рукой пожилой фельдшер. А Сашка смотрел на ее маленькую, согнутую усталостью фигурку, и непонятное творилось у него на душе: и грустно ему было, и жаль эту девушку, и немножко хорошо почему-то. Фокин украдкой, чтобы не видел Кулибаба, погладил загрубелыми пальцами шелковистый и теплый чулок. И странным было это ощущение для руки, трогавшей последнее время только кирпич да железо…

Наверху, наверное, уже темнело. Фокин послал Кулибабу по подвалам, собрать какую-нибудь посуду. Кулибаба вернулся быстро, притащил не только десяток фляг, но несколько котелков и жбан литров на пять, с завинчивающейся крышкой.

— Подходяще, — одобрил Сашка, привешивая фляги к поясу. — Забирай все эти чашки-миски и выволакивай меня на свет божий.

Хоть и держался Фокин за плечо Кулибабы, идти ему сперва было очень трудно. Нога была тяжелой, непослушной и все время подламывалась в колене. Сашка поднимался по лестнице медленно, ругаясь сквозь зубы.

— Останься. Ну куда ты! Лежать надо, — уговаривал Кулибаба.

— Заткнись, — оборвал его Сашка. — Ты один, что ли, за водой сходишь?

Кулибаба умолк. Идти на Мухавец в одиночку он не решился бы. До казармы они добрались почти в темноте. Красноармейцев здесь было гораздо меньше, чем днем, и почти все легко ранены, кто в руку, кто в ногу. Сашка решил, что в госпиталь больше не вернется. Принесет воду и сюда. Тут хоть люди живые и небо над головой, а в подвале с тоски помрешь.

Немцы вели методический минометный огонь. Через одинаковые промежутки времени среди груд кирпича ложилась серия мин. То в одной, то в другой стороне вспыхивали короткие перестрелки; немцы мелкими группами штурмовали огневые точки.

Сашка договорился с красноармейцами, что через пятнадцать минут после его ухода они дадут несколько очередей трассирующими пулями: укажут направление, куда возвращаться. Кулибаба, вытянув шею, смотрел в темноту, в сторону Мухавца. До реки рукой подать. Метров сто ползком, потом крутой спуск. Но жутко было вылезать из укрытия на чистое место. По реке немцы стреляли непрерывно, для этого были специально выделены пулеметы. Не подпускали к воде.

— Заробел? — спросил Сашка, заглядывая в лицо. — Тогда останься.

— Пойду я, — вздохнул Кулибаба.

На спину ему Фокин веревками привязал жбан, для верности прихватил еще и ремнем. Проверил — хорошо ли отвинчиваются крышки висевших на поясе фляг. Из оружия взяли с собой по гранате и трофейный автомат; Сашка забросил его за спину. Жалко было оставлять котелки, но и тащить с собой нельзя, руки должны быть свободными. Пару котелков решили все-таки захватить, несли их, зажав дужки зубами.

Сашка пополз первым. Кулибаба с гранатой наготове — за ним.

От нервного напряжения или от того, что «расходился», Сашка не чувствовал боли в ноге, даже забыл про нее. Некогда думать о ней — того и гляди шлепнет тебя случайная пуля или, еще хуже, напорешься на немецких разведчиков.

Раза три взлетали ракеты. При бледном холодном свете все вокруг казалось незнакомым: какие-то пни, груды кирпичей, ямы, воронки. Раньше Фокин знал тут каждое дерево, каждый куст. А теперь не разберешься — все снесено, переломано, искалечено.

Воздух, сухой и пыльный, сменился более прохладным и влажным. Чаще попадались трупы. Сашка понял: берег рядом. Жажда сделалась нетерпимой, казалось, что он умрет, если сейчас же, сию минуту не глотнет воды, не остудит спекшийся рот. Сашка вскочил бы и побежал, но пули посвистывали часто, заставляя плотней прижиматься к земле. Те, кто ходил за водой раньше, рассказывали, что немцы открывают огонь с противоположного берега при малейшем шуме, на каждый всплеск.

…Сначала Фокин и Кулибаба долго пили сами, лежа на животе. Сашка думал, что надо выпить столько, чтобы потом не притрагиваться к принесенной воде. Он глотал через силу, чувствуя, как тяжелеет охлажденный желудок.

Кулибаба поперхнулся, захрипел, сдерживая кашель. Сашка замер — кашлянет, и тогда все! Но Кулибаба только фыркнул, зажав рот ладонью. Сашка ткнул его кулаком, шепнул: «Не торопись, черт!»

Осторожно, ощупывая ногами дно, они вошли в воду. К берегу прибило много трупов, приходилось отодвигать их, отпихивать к середине реки, на течение. Хорошо, что в северной части крепости били пушки, а возле казарм продолжали рваться мины. Если бы не этот шум, немцы наверняка услышали бы плеск. А пока они вели бесприцельный огонь. Пули иногда проносились близко от Фокина, падали в воду с коротким шипением. Этих пуль Сашка не боялся, такие попадают необязательно.

Кулибаба, зайдя по пояс в реку, присел. Вода быстро наполнила жбан у него за спиной. Сашка нащупал горло жбана и, стараясь не звякнуть, завинтил крышку. Толкнул легонько: «Иди!»

Кулибаба сделал несколько шагов, выбрался на мелкое место и лег потихоньку: тело на берегу, а ноги в реке. Сашка тем временем набрал воду в первую флягу. Потуже затянул ремень. Отвинтил следующую крышку. Кулибаба, глаза которого привыкли уже к темноте, явственно различал фигуру ефрейтора.

«Скорей, скорей», — мысленно умолял он.