— Просьба к тебе. Уезжаю в Орел, начартом дивизии. Ты уж тут наведывайся. За Нелей присматривай. Евгении Константиновне помоги, если что.

— Это можно. Только не отпускают нас из лагеря.

— Устрою, — заверил Ермаков. — На курсах все мои старые приятели… Вот ключ от квартиры. Мой собственный. Распоряжайся тут.

Где-то далеко раздался низкий, протяжный гудок. Потом ближе. Завыла сирена, к ней присоединилось еще несколько. Порошин, не вставая, включил репродуктор.

— …тревога! Граждане, воздушная тревога! — наполнил комнату громкий голос. — Все должны немедленно покинуть помещения и укрыться в бомбоубежищах…

— Тревога учебная, — махнул рукой Ермаков, продолжая закусывать. — Днем немцы не доберутся сюда. Противовоздушная оборона под Москвой сильная… А окна ты закрой, — обратился он к Игорю. — Не демаскируй нас.

Вдали, над Лефортовским парком, поднимались серебристые аэростаты воздушного заграждения. На мостовую перед домом вышел дворник дядя Миша в каске, с противогазной сумкой через плечо. Игорь прикрыл ставни.

— Ну, за успехи, Прохор, — сказал Ермаков, поднимая рюмку.

— За победу, Степаныч. И за скорую встречу после войны в этом же самом доме.

Утром Игорь долго лежал в постели. Он наслаждался покоем, радовался, что впереди еще целый свободный день, что никуда не надо спешить.

Часов в девять в его комнату вошла Неля, длинная, тонконогая, с мальчишеской прической. И куртка на ней была ребячья, с карманами на боках, и ботинки мужские, этак тридцать восьмого — тридцать девятого размера. Села верхом на стул, спросила:

— Бока не болят?

— Приветствую тебя, небесное созданье. Здороваться, конечно, ты еще не научилась?

— А ты не научился вставать вовремя?

— Я лентяй, — сказал Игорь. — Принципиальный и неисправимый. По моему мнению, горизонтальное положение является для человека наиболее естественным. Вероятно, в далеком прошлом предки мои были ящерами.

— А мои — птицами!

«Страусами», — хотел сказать Игорь, но сдержался, боясь обидеть ее. Он подумывал иногда, что ее мальчишеские манеры — все это напускное. Сознает свою нескладность, некрасивость и бравирует, делает вид, что ей все равно. Может быть, даже бессознательно. И, наверно, со временем это пройдет. Она уже немного похорошела в последнюю весну. Взгляд стал мягче, а глаза — темнее и глубже. Губы вроде бы растянулись вширь и меньше напоминали букву «М». Раньше, была палка-палкой. А теперь пополнела, заметнее проступали груди. Нелька, вероятно, стеснялась этого, сутулилась и выставляла вперед плечи.

— Ты не работаешь нынче? — спросил Игорь.

— Во вторую смену.

— У вас же одна.

— А я теперь на другом месте. На оборонном предприятии, — с гордостью сказала она.

— Что же ты там делаешь? Дырки для пушек?

— Секрет.

— Девчонкам секретов не доверяют.

— Не старайся, не разозлишь, — предупредила Неля. — И вообще береги свой авторитет в моих глазах. Ты теперь наставник и опекун. Отец сказал, что ты теперь вместо него, и велел передать привет.

— Как? Он уже уехал? — Игорь приподнялся.

— В шесть часов. Так что вступай в свои права. Распоряжайся. Только поешь сначала, завтрак готов.

— Не могла разбудить, — проворчал Игорь. — Ну, отвернись, что ли, одеваться буду… Да не уходи, не уходи, вопросы есть. Альфред пишет?

— Вчера получила, — достала она из кармана куртки письмо. — Тебе, конечно, привет.

— Разумеется, старый друг… В армию его еще не взяли?

— Куда ему. Броня. И очкарик к тому же.

— Диссертация как?

— Кто его знает. Вычисляет, одним словом. И чудит, как всегда. Стихи пишет, — осуждающе произнесла Неля.

— Ого! Это интересно! — повеселел Игорь. — Ну-ка, прочти.

— Вот, — пробежала она глазами по строчкам. — Ага, тут. Слушай:

— Гм, крик сердца, — удивился Игорь. — И довольно складно получилось.

— Да ты вникни в смысл! Его, видишь ли, никто не жалел… Как ему только не стыдно! Ну отец еще так-сяк, некогда было. А бабушка с ним до сих пор готова нянчиться, как с младенцем. Это же кумир ее… А он — такие слова. Я и письмо-то бабушке показать боюсь.

— Ничего, это он для рифмы слова подобрал, какие под руку подвернулись, — успокоил Игорь. — Влюбился он, наверно, и без взаимности.

— Я тоже думаю, что влюбился, — серьезно сказала Неля. — И для него это, должно быть, очень тяжело. Он замкнутый. Для него влюбиться — это просто страшно.

— Всем страшно.

— Для тебя-то не очень, — скептически произнесла она. — А Альфред уже в таком возрасте, когда трудно привычки ломать. Ему стукнуло двадцать пять.

— Жена быстро к рукам приберет, — сказал Игорь. — А про меня ты зря… Тебе все в жизни прямолинейным представляется. А я вот теперь вижу — такие зигзаги порой бывают, что только ахнешь. Человек — он не машина. Ту заправил, она и стучит. А у человека сердце.