— Нет, — вздохнула она. — И, наверно, не будет теперь писем.

— Не будет, — согласился он. — Немцы, значит, у нас… Страшно-то как, Настя! За своих страшно…

— Ты только не очень переживай. Ведь это не навсегда. Все еще обойдется.

— Да чего ты меня успокаиваешь!

— Тебе ведь трудней, Игорек, я ведь все понимаю, — ответила она, строго глядя на него снизу вверх, — Я ведь вовсе не эгоистка, хочу, чтобы ты счастливый был. Ты только меня не забывай, ведь мы друзья очень давнишние. А теперь совсем одни остались, только ты да я. Ты не теряй меня, ладно?

Он сильно сжал ее руку. Насте, наверно, сделалось больно. Она пошевелила пальчиками.

— Куда вас отправляют? — спросил Игорь.

— На канал Москва — Волга.

— Я, может, приеду.

— Ой, постарайся. Одеколон захвати, я у Ермаковых забыла. Возле зеркала.

— Коноплева! Какого дьявола там! — заорал кто-то в коридоре. — Иди скорей, построение во дворе!

— У, ветеринар проклятый! — сжала она кулачки. — Это фельдшер у нас горластый такой.

Они быстро прошли по опустевшему коридору, спустились по лестнице. На улице уже чуть-чуть посветлело. Плотная темная колонна стояла на школьном дворе.

— Нале-е-е-во! — раздалась команда. Недружно шаркнули сотни ног. — На ре-е-е-мень!

— Не забывай меня! — прижавшись подбородком к его груди, запрокинув голову, говорила Настя. — Не забывай, милый! Прощай!

Теплой рукой провела по его щеке, повернулась и побежала догонять своих.

Игорь вышел за ворота. Колонна уходила по пустынной сумрачной улице. Нестройно покачивались штыки. Маленькая, похожая на подростка, Настя пристроилась последней. Подпрыгнула несколько раз, стараясь попасть в ногу и наконец зашагала наравне со всеми широким размеренным шагом.

Без речей, без песен отправился на фронт, в неизвестность, коммунистический батальон.

Ровно в семь часов Игорь вошел в кабинет своего начальника. Седой майор сидел там же, где и вчера. Он, вероятно, и спал сидя, в перерывах между докладами и телефонными разговорами. Веки у него красные, глаза мутные. Он посмотрел на большой лист бумаги, где было записано по пунктам, что необходимо сделать срочно. Вычеркнул одну запись.

— Товарищ младший политрук, вас ждут в издательстве «Правда». Заберете там сегодняшние газеты. Отвезите в Можайск. Вы бывали в Бородино?

— На экскурсии.

— Следовательно, дорогу знаете. Там сейчас дивизия полковника Полосухина и курсанты военно-политического училища. Газеты предназначены им.

Это было уже похоже на дело: не то что развозить по районам бинты с ватой!

— Выполним! — козырнул повеселевший Игорь.

Когда он был уже возле двери, майор сказал вслед:

— Соблюдайте осторожность. Вчера газеты доставить туда не удалось. В машину попала бомба.

40-й механизированный корпус немцев почти без задержек продвигался по отличной автостраде Минск — Москва, настолько широкой, что машины шли по ней в несколько рядов. Корпус по расписанию должен был 12 октября вступить в город Можайск, расположенный на территории Московской области. Но в этот день головные отряды немцев встретили на Бородинском поле сильное сопротивление.

Из далекого тыла, из дальневосточной тайги прибывали к месту боя эшелоны, пересекшие по «зеленой улице» всю страну. Выгружались из вагонов и с ходу вступали в бой батальоны 32-й ордена Красного Знамени стрелковой дивизии, прославившейся на озере Хасан. Хорошо обученная, полностью укомплектованная личным составом и вооружением, она не шла ни в какое сравнение с теми наспех сколоченными частями советских войск, с которыми немцы сталкивались последнее время.

Бой, развернувшийся на историческом Бородинском поле, был только одним из эпизодов великой битвы на фронте, протянувшемся от Баренцева до Черного моря. Но красноармейцы и командиры, оказавшиеся на этом участке, особенно остро понимали свою ответственность. Они сражались за свою древнюю столицу на том самом месте, на котором сражались и умирали их деды: на том воспетом в песнях и стихах поле, которое сделалось символом русской воинской славы.

Игорь Булгаков приехал сюда в тот день, когда немцы, обозленные тем, что их задержали на целую неделю, предприняли решительное наступление на ослабленные, не имевшие больше резервов, части 32-й дивизии.

Как и многим людям, ни разу не побывавшим на передовой, линия фронта представлялась Игорю как нечто целостное, установившееся. Из книг, учебников и наставлений он знал, что должны существовать траншеи, занятые пехотинцами. Позади траншей расположены командные пункты, артиллерийские батареи. И он был буквально сбит с толку той, на первый взгляд, несуразицей, какая происходила вокруг. Ничего определенного нельзя было обнаружить. Ещё в предыдущие дни немцы продвинулись в некоторых направлениях, в других остались на месте, в третьих отошли. Немецкие танки кое-где прорвались через боевые порядки дивизии, следом просочились автоматчики. Но советские войска продолжали оставаться на своих позициях, отбивая противника, наступавшего теперь не только с запада, но и с юга, а в некоторых местах — даже с востока. Ни наши, ни немецкие командиры не знали точно, в чьих руках та или иная высота, та или иная деревня.

В Можайске, который считался еще тыловым городом, раздавалась винтовочная стрельба. Горело несколько домов. На изрытой воронками дороге валялось много убитых лошадей. Улицы совершенно пустынны, не у кого было спросить, как ехать дальше.

На окраине Игорь увидел красноармейцев, человек двадцать. Они лежали в кювете и стреляли куда-то в поле. Гиви затормозил. Позади машины на кирпичной стене дома вспыхнуло вдруг пламя; сверкнул, как молния, огненный шар и погас, задушенный серым дымом. Ветер разом смахнул дым в сторону, обнажив закопченные, треснувшие кирпичи. С жалобным звоном сыпались оконные стекла. По кузову автобуса застучали осколки.