— Ну и чего ты пыжишься! Я вот тоже в университете занимался, какая важность!

— О, ви есть коллега! — оживился ефрейтор, сразу утратив высокомерие.

— Серый волк тебе коллега, а не я.

— Где есть волк? — не уразумел немец.

Дверь распахнулась, струей ворвался в избу холодный воздух. Вошел румяный веселый Гиви.

— Понимаешь, нашел горючее, политрук! Понимаешь, тут медсанбат рядом! Бензин дали! К раненым доктор придет! Ты как? Поедем или отдыхать будешь?

— Поедем, — поднялся Игорь.

— Ви живете в Москва? — спросил ефрейтор. — Я приеду к вам со своим полком. Через один неделя. До свидания.

— До свидания, — ответил повеселевший Игорь. — Только не в Москве, а в Берлине.

— О, Москва гут. Я могу ходить к вам в гости. Будем пить водку за мои слова.

— В Берлине, — повторил Игорь.

— В Москва, — упрямился немец.

Игорь вырвал из блокнота страничку, крупно написал свой адрес.

Протянул блокнот ефрейтору:

— Пиши, где живешь!

Немец воспринимал все, как милую шутку.

— О, Берлин! — говорил он. — Там мой матка, один брат и две сестры. Очень хорошие девушки. Если ви будете живой, ви можете приехать. После войны. Это будет весело. А я буду приходить к вам в Москва.

Улыбаясь, он написал адрес. Игорь сунул блокнот в карман. Гиви, удивленно прислушивавшийся к их разговору, сообразил, наконец, в чем дело и разозлился.

— В гости хочешь? Вино пить хочешь? А барашка не хочешь? — Гиви добавил еще такое, что Игорь только хмыкнул и крутнул головой: ну и ну!

Волнуясь, Гиви говорил быстро и с сильным акцентом. Немец не понял его гортанной речи, спросил Игоря:

— Он не есть русский?

— Я русский! Мы все русские, — вскричал Гиви. — А ты кто? Дерьмо ты собачье! Курдюк овечий!

— Ви не знаете русских слов, — сказал ефрейтор, внимательно выслушавший горячий монолог.

— Шакал ты вонючий! Понимаешь, вонючий шакал! — кипел Гиви. — Тьфу! Пойдем, политрук! Не могу смотреть! Шею сверну!

Часовой у двери, отвернувшись, перхал, как простуженный. То ли кашлял, то ли смеялся.

А Гиви потом долго еще продолжал ворчать. Гнал машину по опустевшей дороге с такой скоростью, что Игоря жуть брала. В стекло кабины сек мелкий сухой снег. Близко подступала белая муть. Свет фар с трудом пробивал ее. Думая об оставшемся в избе немце, Игорь сказал:

— Да, нахалюга, каких поискать. Такого ферта не часто встретишь.

— Понимаешь, дыма горького он не нюхал. Ты, политрук, дай мне адрес. Я его в Берлине увидеть хочу. Там он меня сразу поймет!

— Точно, — согласился Игорь. — Это сейчас он на ухо тугой. А когда к нему в дом придем, быстро во всем разберется.

В лесных массивах возле Брянска и Вязьмы, где в начале октября были окружены и рассеяны немцами советские дивизии, остались десятки тысяч красноармейцев и командиров. Небольшими группами скрывались они по глухим урочищам. Но голод и наступившие холода выгнали их из лесов в деревни и села. Немцы смотрели на это сквозь пальцы, им было сейчас не до окруженцев, они торопились захватить Москву. И без того концентрационные лагеря были переполнены, не хватало солдат для несения охраны.

В деревне, где остановился Иван Булгаков, окруженцев набралось полтора десятка. Приютили их солдатки да вдовые бабы. Залечивали им раны, кормили досыта, поотдавали штатскую мужнюю одежонку. Вскоре трудно стало опознать, кто тут коренной, а кто приблудный «зятек», как звали их местные жители.

Егор Дорофеева Брагин две недели провалялся на мягкой перине. Приходил к нему фельдшер, дал порошков. Но не порошки, а могучий организм да заботы хозяйки помогли ему быстро встать на ноги. Баловала его Марья, отпаивала горячим молоком с маслом, пичкала с ложки медом. А когда появился у него аппетит, стряпала на заказ: давала и яичницу с салом, и тушеное мясо, и пироги с капустой. Брагин заметно окреп.

Иван дивился, наблюдая за хозяйкой. Куда только исчезла ее грубость. Марья будто обмякла, похорошела лицом. Одевалась празднично, ходила плавно, как молодуха, покачивая бедрами. Сидела возле Брагина часами, что-то рассказывая ему, а если он спал, молчала, положив руку на его лоб.

Однажды проснулся Иван среди ночи от сдавленного женского стона. Прислушался к шороху, уловил счастливый смешок и все понял. После этого случая отдалился он от Егора Дорофеевича. Чувствовал себя в доме лишним. Смущал его откровенно-сияющий взгляд, черных Марьиных глаз. Не время было сейчас крутить любовь, в мыслях не одобрял Иван эту затею. Однако и сам человек: бросало его в жар, когда ночью прокрадывалась мимо хозяйка, обдавая его запахом нагретого тела, когда слышал задыхающийся шепот и скрип кровати. Клал на ухо подушку, но все равно подолгу не мог заснуть.