Зазвонил полевой телефон. Порошин снял трубку:

— Да? Вернулся? Нет, не сплю. Давай, жду.

Игорь догадался, что Прохор Севастьянович говорит с комиссаром. Хотел уйти, но генерал задержал его — втроем веселей.

Комиссар пришел тотчас, сбросил у порога мокрую плащ-палатку. Щеки его раскраснелись от холода, он принес с собой запах осенней сырости. Лицо было недовольное и вроде даже обиженное. Скользнул взглядом по Игорю, сказал равнодушно: «А, Булгаков», — и сразу потянулся за стопкой, погреться. На вопросительный взгляд генерала ответил хмуро:

— В Сталинграде скверно. Последние метры держим.

— За этим тебя вызывали?

— Нет. С Указом Верховного Совета знакомили. Можешь радоваться, Прохор Севастьянович, с завтрашнего дня не комиссар я, а твой заместитель по политической части.

— Ты что, провинился, что ли?

— Не знаю, кто провинился, но институт комиссаров в Красной Армии упраздняется. Вводится полное единоначалие. Ты командир, ты и распоряжайся один.

— И отвечай тоже один?

— Само собой разумеется.

— В общем-то это хорошая новость, комиссар. Освобождают нас от опеки, от утряски и согласования.

— Я и говорю — радуйся.

— Во всяком случае, огорчаться не буду, — спокойно произнес Порошин, будто не заметив иронии; — Мы только сейчас с Булгаковым говорили, что люди у нас выросли, научились. А самолюбие, комиссар, это дело второстепенное. Ты что, за унижение сочтешь подчиняться мне? Не беспокойся, злоупотреблять не буду.

— Не век же, Прохор Севастьянович, с тобой служить. — Комиссар посмотрел на Игоря и добавил, поморщившись: — Ну, не в этом дело. Указ принят, и значит, он правильный. Только очень уж неожиданно, без подготовки. Армия, можно сказать, на грани стоит, за Волгой для нас земли нет, и такая ломка.

— Значит, назрело, — сказал Порошин.

Игорь неловко чувствовал себя при разговоре начальников. Попросил разрешения уйти. В тамбуре сержант сунул ему сверток, пробормотал сердито:

— Возьми на завтрак. Готовишь для них, стараешься, а они одни огурцы едят. Жаркое перегрелось давно…

Машина ожидала Булгакова в овражке, в километре от командного пункта. Игорь пошел полем, натыкаясь в темноте на кусты. Мелкий холодный дождь освежил лицо. За Доном взлетали тусклые оранжевые шары ракет.

Игорь думал о разговоре с Порошиным. Все-таки странно, что такие неспособные люди, так генерал Горлов, стали командовать армиями и фронтами. Кто в этом разберется? Может, верно говорили студенты-скептики, что история есть не что иное, как политика, опрокинутая в прошлое? И не лучше ли заниматься археологией, первобытным обществом? Там все просто и ясно, там одни факты… Угу, конечно… Он примется выкапывать битые печные горшки, а Ольга всю жизнь будет терзаться думами об отце. Подрастет Николка и тоже спросит о деде.

Нет уж! Никаких соблазнов! Надо отвоевать, закончить институт, потом заняться историей своего века. Работать, искать истину, говорить людям только правду, какой бы они ни была и чего бы это ни стоило!

Еще с весны Василиса Светлова начала примечать в отце какую-то скрытность. Чуть свет ковылял Герасим Пантелеевич в правление, на старой лошаденке мотался по полям. Работа у него была нелегкая, в колхозе остались одни бабы, план из района спустили такой, как до войны, даже прибавили малость. Герасим Пантелеевич пообедать не всегда находил время. А для другого вот находил. То рубаху ему кто-то заштопает, то, как у молодого, заведутся у него вышитые носовые платки. Один раз вернулся за полночь и навеселе. На вопросительный взгляд дочери ответил смущенно, подергивая жидкую бороденку:

— В район ездил.

Василиса в колхозе работала мало, только в страду. Отец как-никак председатель, жили не бедно. Ей нужно было и ребятишек обстирать, и корову подоить, и за птицей присмотреть, и обед приготовить. Да и мало ли дел по хозяйству? Хоть и надоело все это Василисе, но куда денешься, раз уж выпало остаться в семье заместо матери. Сидя дома, она не знала того, о чем знала, пожалуй, уже вся деревня.

Как-то под вечер пошла она к запруде полоскать белье. На мостках встретилась ей Алена Булгакова, черная, худющая, заезженная работой. Поздоровалась с Василисой ласково, как с родной. Поговорили о дяде Иване: ничего, живой, Бог миловал. Служит в танкистах, вместе с дубковским Лешкой.

Потом, полоская ребячьи штаны, Алена сказала негромко:

— Ты уж отцу-то не становись поперек путя. Девка ты взрослая, понятие должна иметь, что у нас три калеки на всю деревню. А Герасим-то Пантелеевич — мужик еще в силе, негоже ему на корню сохнуть. Да и тебе легче будет.

Василиса, чуть помедлив, спросила:

— Кто?

— Да Аришка соседская. Она чуть лицом не вышла, зато и тихая, и хозяйственная. И на ребятенков у нее сердце хватит.

— Свой ведь ребенок есть у тетки Арины.