— Неужели правда? — удивился Захаров. — И то верно… Ну, некогда было, — сказал он, будто оправдываясь. И предложил: — Давай споем потихоньку. А то задремлю, с лошади упаду.

— Какие уж тут песни… Лучше я вас разговорами отвлекать буду. И толкать через каждые пять минут.

— Ну, толкай. Только осторожно, с седла не сшиби.

Вокруг них расстилалось темное поле. Ни единого огонька не было окрест. Навстречу короткими порывами дул ветер. Они ехали на запад, и Юрию сейчас, ночью, казалось, что до границы не очень и далеко, что можно доехать до нее, не поворачивая назад. Мысли путались, дремота обволакивала сознание. Казалось, что Полина смотрит на него откуда-то сверху, видит их обоих в пустынном поле. В ушах звучал ее голос. Она звала его: «Юра, сюда!»… Потом сказала, чтобы он снял шлем и латы, в них ему тяжело. «Почему латы?» — думал Юрий и никак не мог понять этого. Он начал объяснять Полине, что теперь носят совсем другую форму. А она не слушала его, махала призывно рукой и повторяла: «Сюда! Сюда!» Кони, чувствуя, что ослабли поводья, шли медленно. Мягко, будто ладонями по подушкам, шлепали по пыльной дороге копыта.

Бесстужеву отвели на берегу Прони трехкилометровый участок. Для батальона такой участок велик, к тому же у Бесстужева был не батальон, а одна беда: сто человек из тех, кто отступал от границы, и около трехсот местных колхозников. Их остригли наголо ножницами, приказали помыться в реке и кое-как обмундировали. Не хватило гимнастерок и совсем не оказалось пилоток. Смешно и горько было смотреть на этих новоявленных красноармейцев в кепках, фуражках, соломенных капелюхах.

Командирами отделений Бесстужев назначил бойцов-кадровиков. Ефрейторов Носова и Айрапетяна — командирами взводов. А сержанту Мухову пришлось доверить целую роту. На Мухова Бесстужев надеялся: сержант служил третий год, был человеком сообразительным.

Майор Захаров специальным приказом присвоил всем новым командирам отделений звание младших сержантов, командирам взводов — старших сержантов, а Мухову — звание старшины. За неимением форменных треугольников ребята нашили на петлички матерчатые, пустив в ход чью-то старую гимнастерку.

На участке Бесстужева спокойная Проня текла прямо. Деревья и кустарник затеняли ее. На темной воде — резные листья кувшинок. В некоторых местах они покрывали всю речку от берега до берега. Это верная примета — тут мелко. Как раз посередине участок был перерезан проселком, бегущим с востока на запад через старый деревянный мост. Бесстужеву было ясно, что если немцы появятся, то именно тут, перед мостом; тут он сосредоточил свои главные силы, оставив на флангах легкие заслоны.

Из-за этого ему пришлось крепко поспорить с Горицветом. Приехал старший политрук вместе с Захаровым после полудня. Оставив коней на КП, пошли осматривать рубеж. Красноармейцы, закончив рыть окопы, сооружали теперь вдоль берега контрэскарп.

— На той стороне местность открытая, а у меня все три километра — лес и кусты, — объяснял майору Бесстужев. — Я решил закрыть проселок. А в других местах — только охранение. С таким расчетом, чтобы сектор обстрела одного перекрывал сектор обстрела соседа. При себе держу резерв: два взвода с пятью пулеметами. Определится опасность — резерв туда.

Захаров молчал. А Горицвет, выслушав лейтенанта, сказал с ехидцей:

— По уставу, товарищ комбат, положено вырыть на всем участке окопы полного профиля со стрелковыми ячейками и пулеметными гнездами. А то что же получается — вы ждете немцев на дороге, а они возьмут и ударят в другом месте.

— Не ударят. Берег на той стороне болотистый. А на крайний случай — резерв у меня. Мне маневрировать в лесу легко, не увидит немец.

— Не маневрировать нас сюда послали, а воевать, — сказал Горицвет. — Зарылись в землю — и стойте. Маневрируют те, которые на одном месте держаться не могут.

— А вы что предлагаете? — горячо сказал Бесстужев. — Растянуть людей поровну и на опасных и на неопасных участках? Посадить их в ячейки в двадцати метрах друг от друга? Так эту цепочку немцы сразу прорвут. Они так и рвали в других местах. Уж пора бы эту ошибку всем не допускать, не только нам.

— А вы без обобщений, без обобщений, — торопливо произнес Горицвет. — Вы за себя соображайте. Я советую вам не мудрствовать, а действовать по уставу. Иначе вся ответственность ляжет на вас. И на нас, — говорил он, ища взглядом поддержки Захарова, но майор будто не слышал их разговора; сонно щурился, глядя на воду, подернутую блестящей чешуей ряби.

— По уставу, товарищ старший политрук, мой участок должен занимать стрелковый полк с соответствующим количеством артиллерии, минометов, приданных танков и тому подобное, — рубил Бесстужев. — А у меня четыреста штыков. Из них сто — красноармейцы, а триста, извините за выражение, на подхвате работают. Их сейчас командиры отделений учат, с какой стороны патрон в ствол вгонять. И еще, к вашему сведению, эти люди даже присягу не принимали. Они вот встанут, разойдутся, и ничего с ними не сделаешь. Они, юридически, свободные граждане. Их только совесть тут держит.

— Верно — не принимали? — спросил, оживившись, Захаров, обращаясь сразу к обоим.

— Точно, — сказал Бесстужев.

— Товарищ политрук, ваше упущение. Организуйте немедленно.

«И не суйте нос не в свое дело», — мысленно докончил Юрий.

— А вы, — Захаров повернулся к Бесстужеву, — поступайте так, как считаете нужным. Ваша задача — не пропустить на своем участке немцев. Как вы это сумеете — забота ваша… — Подумал и добавил: — Если подойдут немцы, взорви мост. Не прозевай.