Туго приходилось толстому Сашке. Лицо распаренное, жаркое, все в каплях: то ли от пота, то ли от растаявшего снега. Короткие ноги передвигал с трудом — вязли в белом месиве. Виктор пожалел Фокина, взяв у него вещевой мешок, заметил:

— Это, брат, не в трубу дуть.

— Хорошо тебе, черту голенастому, журавлю, — огрызнулся Сашка и надолго затих, только сопел носом.

Приумолк и балагур Карасев. Шатал согнувшись, пряча лицо от ветра. Противогазная сумка била по спине.

Мимо, обгоняя строй, пробежал лейтенант Бесстужев. Резво прыгал в сугробах, будто и не устал за день. Капитан Патлюк ушел с поля еще в обед, и роту сейчас вел Бесстужев.

— Козлом скачет, мать его неродимая, — выругался Лешка. — Двужильный он, что ли?

— Привычный.

Лейтенант исчез в голове колонны за белой занавесью пурги. Оттуда вскоре раздался крик старшины Черновода:

— Тан-ки!

Рота остановилась. Сперва никто не понял, в чем дело.

— Танки противника! Рассыпайсь! Гранаты к бою!

У Виктора холодок по сердцу пробежал. «Настоящие?!» Но тут же сообразил — выдумка Бесстужева.

Красноармейцы сыпанули в обе стороны от дороги, падали в снег, прятались за кустами. Виктор по пояс провалился в сугроб, рядом барахтался Карасев, шепотом ругал страшным виртуозным матом и Бесстужева, и старшину, и райвоенкома, пославшего его в пехоту.

Минут пять провалялись в снегу, потом пошли строиться. У Фокина жалкое, измученное лицо.

— Измотался, Витя.

— Держись за локоть. Ну, крепче.

Колонна снова потянулась по занесенному проселку. Неуемный ветер гнал навстречу бойцам сухой и колючий снег.

Капитан Патлюк, вздремнувший после обеда дома, встречал роту на повороте дороги, чтобы самому довести до казармы. Бесстужев подбежал с докладом. Колонна медленно проползала мимо. Красноармейцы сутулились, все белые от снега. Позади тащились отставшие.

— Стадо баранов, — сказал Патлюк.

— Люди устали, товарищ капитан. — У Бесстужева щеки румяней обычного, снег налип на бровях.

— Привыкнуть пора.

Капитан занял место в голове колонны. Обернувшись лицом к строю, пятясь задом, крикнул:

— Веселей, орлы! Запевала, песню!

В середине строя раздался простуженный, хрипловатый голос Фокина:

Десятка два бойцов поддержали: недружно, вразнобой закончили куплет:

Капитан поморщился.

— Отставить! Нищего за хвост тянете. Другую давай!

Фокин и Айрапетян начали про трех танкистов, и опять песня угасла — не подхватил строй.

— Р-р-рота-а! — рявкнул Патлюк. — Стой!

Колонна встала. Сзади подходили отставшие.

Капитан влез на пенек.

— Петь будем?

Молчание. Слышно только тяжелое дыхание людей.

— Петь будем?

— Будем, — ответило несколько голосов.

Капитан спрыгнул с пенька, зло визгнул под сапогами снег.

— Рота, слушай мою команду! С места бего-ом, марш!

Красноармейцы затрусили тяжело, медленно, лязгая оружием. Некоторые, столкнувшись, падали. Потом ребята сообразили — стали падать, не сталкиваясь. Иные отдохнуть, иные — от нахлынувшего озорства. Кругом вьюга, белая муть, поди разберись тут, с кем что случилось. Рота растянулась метров на двести.

— Стой!

Над сбившейся толпой клубился пар. В полусумраке Патлюк различал злые упрямые лица. Ну, что ж, он тоже упрям!

Капитан подождал, пока взводные наведут порядок, выровняют шеренги. Крикнул, напрягая голосовые связки:

— Будем петь?

Молчание.

— Рота-а-а! — Он вскинул руку и резко опустил ее. — Ложись!

Красноармейцы повалились в снег.

— Встать!

Поднимались медленно, опираясь на винтовки, отряхивали шинели.

— Ложись!

— Встать!

На одну секунду Патлюку стало жалко усталых людей… Но разве его жалели? Надо сломить их, чтобы знали: слово командира — закон.

— Ложись!

— Встать! Петь будем?

Снова молчание.

— Ну, хорошо. — Голос Патлюка зловеще повеселел. — Сейчас мы пойдем обратно. Будем идти, пока запоете. Дело ваше, можете шагать хоть до утра. Я не устал, мне не к спеху.

— Издеваетесь? Не скоты мы! — крикнули вдруг из строя.

Капитан повернулся резко.

— Кто сказал? Бесстужев, ваш взвод?

— Мой.

— Это я сказал и еще повторю. — В первую шеренгу выдвинулся Карасев, без шапки, с подоткнутыми полами шинели. — Не скоты мы, нечего в снег валять.