— Откуда взялся этот гонимый дух?

— Ниоткуда. Просто пришел.

Как пришел, откуда, Каштор сказать не мог: пес просто вдруг появился здесь у очага. Вдруг? Пугаться было не в обычаях Эпифании, даже для самых сложных вещей она всегда находила объяснение. Ничто не казалось ей непонятным, двусмысленным или странным; все было ясно, все она легко понимала. Все, кроме негра Каштора Абдуима.

— Это шутки Кума. — Речь шла о духе Эшу, проказнике и обманщике. — Послушай меня внимательно, поразмысли и разруби этот узел. Ты весь понедельник ему поесть не давал? Для кого первый глоток водки, которую ты пьешь? Разве не для него? И сам скажи: где это видано, чтобы охотник охотился без собаки? Эшу всегда приходит к тем, кого уважает.

Она принесла воду в куйе. [65] Щенок жадно выпил. Что касается оставшихся со вчерашнего дня фасоли и мяса, то к ним он отнесся с подозрением — нерешительно обнюхал, не веря, что ему выпала такая удача. Глаза пугливо бегали от Каштора к Эпифании, прося разрешения и поддержки. Много раз ему случалось попадать впросак.

У Эпифании сжалось сердце, и она подвинула глиняный черепок с едой прямо к мордочке несчастного: только тогда он проглотил пирожок с мясом и поел немного фасоли — как бы они не передумали, — потом высунул язык и лизнул руку негритянки, сидевшей на корточках рядом с Тисау.

— Бедненький, едва живой от голода.

— Кто-то над ним поиздевался — он зад подволакивает. Хорошенько, видать, отмолотили.

— Он такой грязный, что непонятно даже, какого он цвета — белый или темный, но глянь — у него черное пятнышко на груди, и еще одно на голове. На самом деле он еще и красивый.

— Красивый?

Каштор засмеялся, не поверив: другое такое золотое сердце, как у Эпифании, еще на свет не родилось! Она, конечно, гордячка и обманщица, но добрая и отзывчивая, как никто другой. Он щелкнул пальцами, подзывая этого гонимого духа — как сказала расчувствовавшаяся Эпифания, — которая нашла здесь приют:

— Иди сюда, гонимый дух!

С большим трудом собаке удалось удержаться на ногах. Спотыкаясь, пес приблизился, громко залаял и многообещающе задрал хвост кверху — погрелся у очага, попил воды, получил еду и ласку. С этого момента он начал откликаться на кличку Гонимый Дух.

Кроме Эпифании, известной макумбейры, которая знала толк в чарах и колдовстве, никто больше не знал, откуда взялся щенок, как пришел в эти края. Не было об этом ни точных известий, ни смутных слухов, никто даже предположений не строил. Никто не искал его, никто не предъявил на него права. А он так и не ушел, вопреки предположениям Тисау. И если раньше у него не было хозяина, то теперь появился. Он полюбил этот дом, узнал друга и принял его.

Эпифания направилась к дверям кузницы и вышла под мелкий нескончаемый дождь: даже неба не было видно, и пожаловалась:

— У меня какая-то тяжесть на сердце, прямо зуд. Будто сглазил кто. Очень возможно.

Тисау встал, желая прояснить одно подозрение, которое мучило его уже несколько дней:

— Ты какая-то грустная. Ты…

Это потому что без солнца, без лучика света, без капельки тепла. Эпифания, кто знает — может, и специально, оборвала его:

— Более отсталой дыры — будь она проклята! — я за всю жизнь не видела! Здесь даже Сан-Жуау [66] не празднуют!

Но он продолжил начатую мысль:

— Ты хочешь уйти, так ведь?

Эпифания направилась к Каштору, покачиваясь всем телом. Шея и грудь у нее были мокрыми от дождя. Подойдя к негру, она положила руки на его широкие плечи, посмотрела ему в лицо и сказала одновременно с вызовом и жалобой в голосе:

— Для тебя это ничуть не важно, нисколечко.

Мудрая в этих делах Эпифания прижалась к нему — она знала, в чем ее сила и где его слабость. Он подумал, прежде чем возразить:

— Ты хочешь знать, разозлюсь ли я, взбешусь ли, чтобы посмеяться надо мной. Ты сама себе хозяйка — делаешь что хочешь. Мы не муж и жена, и ничто хорошее не длится вечно, ты это не раз повторяла. Помнишь? Но не говори, что для меня это не важно.

— Совершенно не важно. Ты не любишь меня — и никого другого не любишь, — но однажды полюбишь по-настоящему и тогда все поймешь. Вот тогда ты узнаешь, что такое боль и как бывает хорошо. — Она обвила его руками.

— Как ты можешь говорить такие вещи? Что я тебя не люблю? Разве ты не видишь, не чувствуешь?

Она почувствовала, как ей в бедра упирается напрягшийся молот.

— Что до постели, то тут ты любишь, да. Меня, Зулейку, Бернарду, Далилу, даже Короку. Кого ты вообще не любишь? Куча идиоток, и все сходят с ума по Тисау, начиная с меня. Говорят, что в Такараше то же самое. Ты вообще знаешь, кто ты такой?

Их тела прижались друг к другу. Напряжение нарастало — чья тут сила и чья тут слабость? Она закрыла глаза — мошенница явно поторопилась, заявив, что все отлично понимает. Влюбленная, обессиленная, она всегда в конце концов опускала оружие в разгар спора.