— Дело в том, что я видел ваш дом, господин зодчий, — нерешительно протянул уста Нусрат. Бадия и зодчий вопросительно взглянули на него, ожидая дальнейших объяснений. — Не слишком-то похож он на ваш гератский. Маленький, комнатушки темные. Купим вам хороший дом с двором, я уже присмотрел. Расположение прекрасное, двор просторный, много цветов, oтделка ганчевая, над резьбой потолков сам полгода потрудился. Да там неподалеку еще один дом продается.

Вот уже месяц я придерживаю его для вас. И о цене договорились. Разрешите, я сам за него заплачу, а а вами как-нибудь уж рассчитаемся.

— Я очень вам благодарен, — сказал зодчий, — но мы сперва посмотрим в Намазгохе мой старый дом.

Пока они пробирались по узким улочкам, зодчий успел рассказать отцу Зульфикара о том, какие трудности и опасности подстерегали их на пути в Бухару.

— Как знать, быть может, нам лучше было ехать с большим караваном, а не на своих арбах. Как знать, — добавил он.

Махалля Эски Намазгох находилась далеко от центра города, и состояла она из узких извилистых улочек, утыканных низенькими и высокими крышами. Домишки, точно пчелиные соты, лепились один к другому. Через всю махаллю протекал арык, был здесь и искусственный водоем — хауз. Так были узки эти улицы, что туда не могла въехать даже арба, а могли пройти лишь конь да ослик. Здесь и находился дом отца зодчего, уста Шамсуддина. За узенькой, украшенной резьбой калиткой лежал небольшой дворик, где притулился хилый домишко о двух комнатах, с айваном — террасой — и надстройкой — балаханой. Зодчий оглянулся на дочь, и лицо его расцвело радостной улыбкой. И было в этой улыбке столько счастья, столько гордости, что Бадия даже замерла — вот так радовался отец прежде — искренне и простосердечно, совсем как ребенок.

— Смотри хорошенько, дочка, — сказал зодчий, — вот здесь я вырос.

— До чего же узкая улочка, — откликнулась Бадия.

— В городе есть улицы и поуже этой.

— Да здесь, отец, людям и не пройти. Видать, одни муравьи ползают? — засмеялась Бадия. — Да и, видно, не метут здесь вовсе.

Она огляделась и сморщила носик. Зодчий понял, что Бадие, привыкшей к широким и благоустроенным гератским улицам, здесь многое не по душе.

— Если бы ты видела все моими глазами, — вздохнул отец.

Зодчий толкнул калитку, она поддалась, они втроем вошли во двор.

Во дворе ни души. Мертвая тишина. Зодчий посмотрел на террасу — подпиравшие ее четыре деревянные колонны показались ему такими бесконечно дорогими, что у него даже слезы выступили на глазах. Вспомнилось ему, как в детстве сидел он здесь в кругу родных, слушал интересные разговоры, мечтал. А вот и гвоздь.

Ну конечно же тот самый гвоздь! Возвращаясь из медресе, он, мальчик, вешал на него сумочку с книгами. Да и двор вымощен все теми же плоскими квадратными кирпичами. На ступеньках террасы один кирпич, как и тогда, расколот и сложен из двух половинок, а одна из колонн, подпиравших террасу, испещрена цифрами, Это он записал когда-то даты своего учения в медресе; как ни странно, цифры до сих пор не стерлись, их пощадило время. А вот посреди двора и старое тутовое дерево, только стало оно выше да ветвистее. Зодчий вошел в комнату, заглянул в сарайчик, в каморку, взошел на ступеньки балаханы. Все, буквально все, как было прежде.

Бадия осталась стоять посреди двора, около старого тутовника, и с удивлением поглядывала на отца.

— Смотрите-ка, — обратилась она к отцу Зульфикара. — Сразу видно, отец попал в родные места. Все осматривает, все узнает.

— Нет для человека ничего дороже, чем тот дом, где он родился и вырос, — отозвался уста Нусрат.

— Все осмотрели? — обратилась Бадия к отцу. — Налюбовались?

— Нет, дочка, не налюбовался. Слишком уж много воспоминаний. Вот посмотри, этот желобок я сделал двадцать лет назад, а кажется, будто только вчера.

Видно, семья дяди хорошо следит за домом. Чувствуется, что за домом приглядывают.

Маленькая дверца, ведущая в соседний двор, вдруг распахнулась. Во двор вбежал мальчик, но, увидев посторонних, замер на месте.

— Эй, кто вы такие? — набравшись храбрости, крикнул он.

— А ты кто таков? — спросила Бадия.

— Я Абдулвахид, — растерянно ответил мальчуган.

— А я — Бадия.

— Это мой двор, — заявил мальчик.

— Нет, мой!

— Еще чего… — воинственно воскликнул мальчик.

— А ты, наверное, внук дедушки Джамалиддина, верно ведь?

Мальчик смутился.

— Я сейчас деда позову! — крикнул он и кинулся к дверце.

И тут же во двор вбежала старуха и, остановившись как вкопанная, уставилась на Бадию и уста Нусрата. Затем перевела взгляд на зодчего.

— Господи, да ведь это же мулла Наджмеддин!

— Узнали, Назминиса-биби? Ну как вы живете, все ли здоровы, как дети?

— О господи! Все здоровы, все живы, вот только глаза у меня что-то стали плоховаты, не сразу признала вас. Вот радость-то! А как Масума-бека, сын, дочка? Все ли у вас благополучно? Добро пожаловать! — добавила она, спохватившись. — Проходите сюда, на террасу.

— Вот моя дочь — Бадия!

— Господи, красавица-то какая, ненаглядная ты моя, — старуха обняла Бадию. — Сейчас кликну всех. О господи, господи! Абдулвахиджан! — закричала старуха. — Зови скорее отца!

И, не дожидаясь, пока мальчик исполнит ее приказание, сама направилась к дверце.

— Это жена моего дяди, — пояснил зодчий дочери. — Другими словами, твоя бабушка Назминиса.

— Я уже догадалась, — сухо ответила Бадия.

— Хоть тебе Бухара и кажется захолустным городишком, — строго проговорил зодчий, — но ты еще ничего здесь по-настоящему не видела. Бухара — великий город. Его и сравнить нельзя с Гератом. Вот таких махалля здесь около тысячи. Правда, Самарканд еще лучше.