— Он меня любил, — сказала Машка со вздохом. — Пока не узнал, правда, любил. Не веришь?

— Верю. А теперь узнал. И сразу разлюбил.

— Ты его совсем не знаешь. — Машка разлила чай и сделала несколько глотков. Я не спешила радоваться ее спокойствию, подозревая, что за ним безнадежность, которая хуже всякого отчаяния. Пусть бы лучше посуду била. Но Машка делать этого не собиралась. — Он хороший человек. Действительно хороший.

— Ага, — усмехнулась я. — Поэтому и смылся.

— А что ему остается? Угробить жизнь на наркоманку? По-моему, он поступил разумно.

— Конечно.

— Нет, в самом деле. Знаешь, он устроился на работу. Отгадай, куда?

— К Рахманову?

— Вовсе нет. Электриком на завод. Хотя Рахманов его к себе звал. Предлагал помощь и вообще… Но Тони не хочет быть кому-то обязанным. И в охрану не хочет. Он ненавидит все, что связано с войной. Охрана слишком напоминает недавнее прошлое.

— Поэтому надо устраиваться электриком?

— Что тут смешного? — обиделась она.

— Ничего. Я восхищаюсь твоим Антоном, но сейчас он меня интересует мало. Лучше скажи, что ты думаешь делать?

— Я? — Машка тихонько засмеялась. — Ничего. Буду жить, шпионить за шефом, бояться до смерти Ника и радоваться, что на мой век наркоты хватит.

— Кстати, о твоем шефе, — сказала я и пожалела об этом, но все-таки продолжила:

— Последнее время ты не заметила ничего подозрительного?

— Что ты имеешь в виду? — нахмурилась Машка.

— Тебе не показалось, что его отношения кое с кем ухудшились?

— Почему ты спрашиваешь? — В голосе Машки звучала настороженность, я пожала плечами.

— Просто так.

— Твой Рахманов приезжал вчера, и они больше часа ругались.

— А причина?

— Не знаю. Там двойные двери, и Углов их плотно закрыл. После того как Рахманов ушел, он вызвал меня к себе, был страшно злой, физиономия красная, пил таблетки и на меня орал, что я шпионка. Потом влепил мне пощечину и велел убираться.

— Вот свинья, — не удержалась я от совершенно излишнего замечания.

— Шеф мне не доверяет. Даже не спит со мной в последнее время. Это страшно злит Ника, он говорит, что я ни на что не годная, безмозглая дура. Наверное, так оно и есть. Как думаешь?

— Думаю, что он мерзавец и распоследняя сволочь. Но лучше его не злить.

— Буду стараться. — Машка вздохнула. — Ладно, пойду спать, завтра подъем в семь утра.

— Хочешь, я останусь у тебя?

— Нет, не хочу. Ты обо мне не беспокойся, глупостей я не наделаю. Буду мечтать о том, что он вернется. И реветь.

— Что тебе мешает мечтать, когда я рядом?

— Не обижайся, — похлопала она меня по руке.

— Может, он и правда вернется, — сказала я, поднимаясь.

— Нет, — покачала она головой. — Такие, как он, если что-то делают…

Мое беспокойство только усилилось. Я вышла из подъезда, дошла до угла дома, потом вернулась. Хотела подняться в квартиру, но решила, что Машка мне вряд ли обрадуется, и устроилась на скамейке, глядя на ее окна и ежась от холода. Дождь кончился, но температура упала, я сунула руки под мышки, подняла воротник. Свет в Машкиных окнах все еще горел, потом она подошла к окну и долго стояла так, глядя в темноту, а я смотрела на нее и тихонько поскуливала от безнадеги, от невозможности что-то изменить, исправить. Потом она позвонила и сказала:

— Со мной правда порядок. Иди домой, незачем сидеть во дворе.

— Ты меня видишь?

— Нет. Но знаю, что ты там. Я тебя люблю. И ты ни в чем не виновата. Обещай мне одно: ты никогда, ни при каких обстоятельствах не расскажешь ему, что с нами тогда сделали. Мужчина не должен знать такое о женщине. Женщиной надо восхищаться, а не жалеть ее.

— Я и не думала рассказывать.

Я поднялась со скамьи и пошла к остановке. Помахала Машке — она все еще стояла у окна.

Я свернула на свою улицу, когда впереди заметила женщину. Она нервно оглядывалась по сторонам, точно кого-то опасалась.

— Юлька, — вдруг позвала она, и я узнала Любку-Кошку. Любка приблизилась и потащила меня в переулок, заговорщицки шепча:

— Ищу тебя часа два. Дома нет, у Виссариона нет, а дело срочное.

— Что у тебя за дело?

— Он обещал мне приличные бабки, если я тебя приведу.

— Кто? — нахмурилась я.

— Мужик тот. Ну, о котором я тебе говорила.

— Тот самый Анатолий?