Услышав жужжание мотора над лагерем, мы поспешили к мачте, на верхушке которой безжизненно болтался сделанный из мешка ветровой конус, и с удовольствием посмотрели, как Уилли виртуозно сажает машину в белые цветы, заблаговременно примятые грузовиком. Самолет разгрузили, коробки сложили в охотничий джип, и я принялся разбирать почту. Мэри и Уилли болтали на переднем сиденье. Письма я разложил на две стопки — те, что были адресованы «мистеру и миссис…», отправились в стопку Мэри. Дурных телеграмм не было, а парочку можно было назвать обнадеживающими.

В столовой Мэри уединилась со своей почтой за отдельным столом, а мы с Уилли располовинили бутылку пива, и я открыл письма, выглядевшие хуже остальных. В них не было ничего, к чему не подошел бы метод игнорирования.

— Что на фронтах, Уилли?

— Продолжаем удерживать здание парламента.

— Гостиница «Торр»?

— Пока в наших руках.

— Отель «Нью-Стэнли»?

— Кровавая мясорубка! Согласно последним донесениям, там хозяйничает некто Джек Блок, но Джи-Си с отрядом стюардесс пытается закрепиться в баре.

— В чьих же руках Охотоведческое хозяйство?

— Трудно сказать. Переходит из рук в руки.

— Пошло по рукам?

— На войне как на войне. Я слышал, мисс Мэри добыла роскошного льва. Возьмем его с собой, мисс Мэри?

— Конечно, Уилли.

В полдень дождь прекратился, оправдав предсказания Уилли. Самолет улетел, и я остался в одиночестве. В город ехать не хотелось; лагерь с его привычными лицами, заботами и окружающим пейзажем казался уютнее. Мне, однако, было скучно без Мэри.

После дождя всегда чувствуешь себя одиноко, но в этот раз у меня были письма. Я разложил их по датам, а заодно рассортировал и прессу: «Восточно-Африканский стандарт», почтовые версии газет «Таймс» и «Телеграф» на бумаге, похожей на луковую шелуху, литературный обзор газеты «Таймс» и почтовую версию журнала «Тайм». Письма были весьма скучными, и я порадовался, что нахожусь в Африке.

Одно из писем пришло от читательницы из штата Айова: редактор не поленился переслать его авиапочтой — надо полагать, за немалые деньги.

Центр Гатри, штат Айова.

27 июля 1953 года.

Мистеру Эрнесту Хемингуэю.

Гавана, Куба.

Несколько лет назад я прочла Ваш роман «За рекой в тени деревьев», публиковавшийся по частям в журнале «Космополитен». Вначале идет восхитительное описание Венеции, и я ожидала, что остальное будет в том же духе, но книга меня разочаровала. У Вас был прекрасный шанс изобразить мерзость, ОТВЕТСТВЕННУЮ за развязывание войны, и заклеймить лицемерие, царящее в армии. Вместо этого Ваш офицер переживает из-за того, что с НИМ произошло ЛИЧНОЕ НЕСЧАСТЬЕ в виде потери людей, в результате него он не получил повышения по службе. Практически НИЧЕГО не сказано о скорби по поводу гибели молодых людей. Книга на 90 процентов состоит из бесплодных попыток какого-то старика убедить себя и окружающих, что молодые хорошенькие и богатенькие женщины могут полюбить его как человека, а не как источник денег и высокого положения в обществе.

Потом вышла Ваша книга «Старик и море». Я спросила своего брата, человека эмоционально зрелого, проведшего четыре с половиной года на фронтах Второй мировой, не является ли она более зрелой по сравнению с «За рекой»? Он поморщился и ответил, что не является.

Я очень удивилась, когда Вам присудили Пулитцеровскую премию: это ведь коллективное решение. По крайней мере оно не было единогласным.

Вот вырезка из статьи Харлана Миллера, который ведет рубрику «За чашкой кофе» в газете «Де-Мойн реджистер». Я давно собиралась Вам ее послать. Остается только прибавить, что Хемингуэй ЭМОЦИОНАЛЬНО НЕДОЗРЕЛ И УЖАСНО СКУЧЕН, и перед нами готовая рецензия. У Вас ведь было четыре «жены». Если Вы так и не поняли, что такое мораль, то уж здравого-то смысла должны были набраться из опыта собственных ошибок. Соберитесь-ка с силами и напишите хоть ЧТО-НИБУДЬ достойное, прежде чем умрете.

Миссис Ж. С. Хелд.

Ну что ж, женщине не понравился роман, она в своем праве. Будь я сейчас в Айове, вернул бы ей деньги за книгу — в качестве награды за чудесный стиль и упоминание о Второй мировой. Вырезка из газеты гласила:

Может, я неоправданно строг к Хемингуэю, самому перехваленному писателю нашего времени, не лишенному, впрочем, известного литературного дарования. Вот его основные недостатки: а) ущербное чувство юмора; б) реализм самого инфантильного пошиба; в) вопиющая идейная бедность; г) постоянное выпячивание волосатой груди…

Хорошо было сидеть в пустой столовой над кучей писем и представлять, как морщит лоб эмоционально зрелый брат, ковыряя мороженое где-нибудь на кухне или перед телевизором, где идет «Питер Пэн» с Мэри Мартин в главной роли, и я думал: надо же, какая милая женщина из штата Айова! Трудилась, писала длинное письмо, а братец ее, эмоционально зрелый, вообще прелесть, сюда бы его, в палатку, с его ухмылочками.

Уймись, старый писака, сказал я философски, всем не угодишь. Что выиграешь в шашки, то спустишь в поддавки. Тебе остается одно: оставить эмоционально зрелого братца с миром. Выбрось из головы и не думай о нем, серьезно тебе говорю. Переключись на деву Марию Айовскую.