Вот эти-то качества лучших и благороднейших актеров его труппы и привели к тому, что в сознании публики Большой драматический закрепился как «театр личностей».

«Всесилие» Гоги к тому же покоилось на прочной основе великой профессии, всеми приемами, тонкостями и особенностями которой он владел в совершенстве. «Всесилие Георгия Александровича было неопровержимым всесилием Мастера. В события, казалось бы, бесповоротно канувшие в прошлое, оно вдыхало новую жизнь, обнаруживая в них то, чего не замечали современники и что сегодня звучит особенно свежо и злободневно, потому что взыскано самим Временем. А события, еще совсем «тепленькие», не успевшие до конца остынуть, толковало и объясняло так, что даже их непосредственным участникам открывало глаза на такие вещи, о которых они не догадывались.

Про свое «всесилие» Гога с чистой совестью мог бы сказать словами Спасителя: «…ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко».

Согласитесь, это несколько иное всесилие, чем то, которое насаждал в Киевском русском драматическом театре имени Леси Украинки небезызвестный Виктор Иванович Мягкий…

Но «благо» и «легко» для таких же, разумеется, людей, как сам Гога. Тут выбирать было легко. Как и они, он создан был всего лишь для одного – ставить спектакли. Ничего другого и он не умел делать и не хотел делать. Подобно ветхозаветному пророку Даниилу, в нем «оказались высокий дух, ведение и разум, способный изъяснять сны, толковать загадочное и разрешать узлы».

Ну а что такое пьесы, романы и сценарии как не записанные сны, видения, загадочные явления и запутанные истории современных пророков (или лжепророков), каковыми, несомненно, являются писатели?..

И если бы, подобно ветхозаветному же царю Навуходоносору, Гоге Товстоногову довелось быть на шесть времен отлученным от общества людей (и, значит, от театра тоже!), лишиться разума, обитать с полевыми зверями, кормиться, как вол, травою и орошаться росою небесною, а по прошествии сих определенных времен восстановленному в человеческом достоинстве, он и тогда остался бы изьяснителем снов, толкователем загадочного и разрешителем узлов.

И «к славе царства его возвратилась бы к нему сановитость и прежний вид, и взыскали бы его советники и вельможи его, и восстановили бы его на царство его, и величие его еще более возвысилось бы…»

Знать, всем устраивал царь Навуходоносор древних вавилонян, если даже ни у всемогущего Навузардана, начальника многотысячного корпуса царских телохранителей, и ни у хитроумнейшего Асфеназа, в чьем ведении находился «райский сад» – многочисленный гарем царя, состоявший из ослепительнейших красавиц Древнего мира, за долгие, полные томительной неопределенности шесть лет царского безумия не возникло искушения, свергнув его с престола, самим взойти на него. Понимали, значит, мужики: что дано Навуходоносору, не дано им. Иначе: кесарю – кесарево, Богу – Богово.

Актерам «Золотой дюжины» необходим был именно такой Лидер, каким был – и мог быть! – только Георгий Александрович Товстоногов.

Сановитость – вот то Слово, которое не далось мне почти сорок лет назад, когда я впервые воочию увидел Товстоногова, смачно пившего пиво прямо из бутылки в летнем кафе на Малой Садовой, и когда, пока они с Семеном Арановичем разговаривали о съемках документального фильма о БДТ «Сегодня премьера», безуспешно пытался обозначить самую фундаментальную особенность его внешнего облика. Почти через сорок лет нужное, точное слово далось наконец-то мне.

«Сановитость» в сознании большинства из нас ассоциируется чаще всего со спесивостью мурластых советских и ельцинских чиновников, выскочек, внезапно и незаслуженно получивших высокие должности или богатство, бездарей, удостоенных званий, ради них отнятых у других, и так далее и тому подобное – перечислять можно бесконечно.

Я же имею в виду сановитость, даруемую людям самим Богом, которой отличил Он, например, от других людей царя древнего Вавилона Навуходоносора. Царственная сановитость… Возложить сан… Принять сан… В этом слове сосредоточены все лучшие и высокие качества, которыми должны обладать государственные мужи – прежде всего ответственность.

Сановитость Гоги, Георгия Александровича Товстоногова, была царственной, самой высшей пробы. Играла, конечно, роль и генная наследственность: по отцовской линии Георгий Александрович происходил из древнего рода столбовых: дворян Толстоноговых… Но суть его личности определялась, конечно, высоким духом, ведением и разумом…

Ну а вспомните актеров «Золотой дюжины» БДТ! Каждого из них отличала та же самая сановитость – природная, естественная, Богом дарованная… Здесь уместно, возможно, напомнить, что дюжина – это двенадцать. Вспомните, сколько основных сподвижников было у того же Навуходоносора, у Александра Македонского, у Петра Великого, у Екатерины Великой, у Наполеона Первого…

Да ведь и у Спасителя имелась своя «Золотая дюжина» – Двенадцать Апостолов, преданнейших из преданнейших, вернейших из вернейших…

Может быть, только в Петербурге Павел Борисович полностью прочувствовал и осознал, что такое собственно театр. Как только за ним захлопывалась тяжелая дверь служебного входа, он моментально погружался в иной, чем тот, который он только что оставил, мир.

Тот мир был реален и по-своему интересен. Этот условен и потому интересен – вдвойне. В том мире жизнь его обитателей регулировали законы часто нелепые, но, в общем-то, понятные. В этом все определяли законы, столь же непостижимые, как был непостижим человек, их придумавший и установивший. Эти «законы» могли изменяться с той же скоростью, с какой изменялось настроение этого человека.