— Ну как, Боганов, скоро ли? — спрашивал кто-либо из нетерпеливых.

— Паканов! — кричал кто-нибудь из туземцев, — тавай, скоро.

— У меня готово, можно начинать.

— Зовите со двора курильщиков, да закрывайте дверь. — Мы не разрешали курить в кино.

Свет гас, лампу уносили в комнату Званцева, на экране появлялся яркий квадрат, аппарат начинал свой неутомимый стрекот, и мертвое до того полотно оживало.

Кино для гостей было большим развлечением. Большинство из них никогда не видели кинокартины. Содержание последней их не интересовало, их интересовал сам факт движения на полотне. На белом полотне, на котором только что ничего не было, вдруг появляются люди, животные, строения — все это, хотя и безмолвно, но движется, живет. Можно было показывать одну и ту же картину десятки раз под-ряд, — туземцы с таким же неослабным вниманием готовы смотреть ее, как и в первый раз.

Огромное впечатление на них производили большие людские массы. Веками жил народ небольшими промысловыми поселениями, часто ограничивавшимися одной семьей. Им не случалось видеть людских коллективов, больших, чем команды нескольких судов, заходивших в бухту Провидения. Уже сотня человек в их представлении была громадным множеством, а тут на полотне проходили сомкнутыми колоннами десятки тысяч. Трудно было туземцам представить такую массу людей. Они наперебой опрашивали, где они живут, много ли нужно для них еды. Конные красноармейские массы производили на них ошеломляющее впечатление. Кино вообще давало им много радости, и они часто обращались ко мне с просьбой устроить сеанс. Будучи однако крайне бедны электроэнергией, часто позволять себе это развлечение мы не могли.

Я уже раньше говорил, что туземцы в душе большие спортсмены. Каждый из них стремится иметь лучшую упряжку, чтобы обогнать своих товарищей, каждый из них стремится быть хорошим стрелком. В этом стремлении — не только спортивное чувство: хороший стрелок лучше будет промышлять.

Зная эти стремления туземцев, мы к первому мая — к их приезду — обычно подготовлялись к стрельбам. Состязания в стрельбе мы устраивали серьезные. Они дали бы основание любому из наших стрелков получить значок Ворошиловского стрелка. Дистанция, на которую туземцы стреляли, никогда не была меньше 200 метров; стреляли от 200 до 400 метров. На каждую мишень давалось три патрона. За лучшие показатели устанавливали премии. Обычно бывало три премии, и тот, кто получал первую, бывал этим чрезвычайно горд и доволен; его не так интересовала премия сама по себе, как первенство, которого он добивался на состязании.

В эти же первомайские дни производился прием пушнины. В разных направлениях у склада натягивались веревки, и на них развешивались шкуры песца. Их везли в мешках, в мешках же они хранились в юртах у промышленников. Шкурки слежались, мех измят, вид у них в это время крайне неказистый. Под солнцем на ветерке полоскались воздушно-легкие пушистые шкурки, волос быстро расправлялся, ветерок расчесывал мех и укладывал ость к ости. Длинными рядами висели песцовые шкурки — валюта, «белое золото» полярных просторов. Промышленники не раз осматривали каждую шкурку. Обнаружив недостаточно чистую, снимали и чистили ее опилками, отрубями или просто сухим рассыпчатым снегом. Соревнование и здесь было не на последнем месте. Промышленники обменивались мнениями, строили предположения, у кого будет больше первого сорта, у кого меньше брака и чья пушнина будет чище.

На снегу у склада распласталось множество белых медвежьих шкур. На иссиня-белом снегу шкуры казались желтовато-кремовыми. Они такие пушистые и чистые, что так и хочется лечь на них и по-ребячьи валяться.

Шкур много, разных размеров и качества. Тут и маленькие нежные ососки, связанные в пушистые пачки, и полувзрослый пестун, взрослый средний медведь, и громадные шкуры матерых самцов. Вот полношерстные с густым мехом шкуры убитых по весне самок, вот летние и ранне-осенние — неполношерстные, с редким мехом.

На веревке висели ладунки медвежьей желчи. Это тоже «золото», — желчь идет за границу.

Поодаль на снегу кучками лежали изогнутые бивни мамонта. Давно исчезло на земле это гигантское животное и память о нем стерлась у людей. Бивни же, пролежав в вечной мерзлоте десятки тысяч лет, появились на поверхности под действием вешних вод. Они поражают своими размерами и добротностью.

Прием пушнины. Определение сорта шкурок.

В мешках и просто на снегу лежали моржовые клыки. Они значительно мельче бивней мамонта, но кость их почти так же плотна и добротна.

Целый год мы отпускали промышленникам различные товары в кредит. Теперь они платили за взятое ранее. При этом подсчитывалось, сколько следует им и кто сколько остался должен.

У склада все время толпились люди. Определялись сорта песцов, мерились и сортировались медвежьи шкуры, взвешивался моржевый клык и мамонтовая кость. Визжала по кости пила — это кто-нибудь распиливал клык мамонта, чтобы отделить первосортные части от второсортных или третьесортных. Проверялась желчь, хорошо ли она высохла, не вытекла ли при извлечении из туши убитого медведя.

Женщины собирались группками и обсуждали будущие покупки. Они часто опрашивали у меня и у Павлова, есть ли на складе тот или иной товар, заходили сами на склад, рассматривали разложенные на полках товары, намечая будущие покупки.

Детвора, сновавшая между взрослыми, была занята своими «важными» делами. Ребятишки разыскивали бросовые вещи, собирали их, чтобы отвезти в зимовья и там играть с таким увлечением, словно это были современные технически-совершенные игрушки, а не осколки бутылок, коробочки и баночки. Они оживленно суетились, валялись на шкурах медведей, смеялись, оглашая воздух звонкими детскими голосами.