— Где сейчас те бедняжки? — вздыхала Пирошка, услышав весть об исчезновении очередной служанки.

— Известно где, — фыркала Агнешка. — В сугробах да ямах. А кровь их на графинину молодость ушла.

Неугомонные бабы недавно опять подобрались к заветному подвальному окошку и увидели, что Эржебета вновь принимает кровавые ванны.

И точно: вскоре девушек нашли, сразу шестерых. Кто-то скинул несчастных с отвесной замковой стены — там, где начинался обрыв. Тела не долетели до дна, лежали у края. С великим трудом гайдуки достали трупы.

— В лесу похоронить, без отпевания, — равнодушно бросила графиня. — Нанять новых девок.

Но все меньше находилось желающих служить в Чахтице. Теперь крестьяне запирали дочерей, когда в деревне появлялись прихвостни Эржебеты. Служанок в замке не хватало, нанимателям приходилось ездить все дальше и дальше — в места, до которых не дошли слухи о чахтицкой госпоже…

Эржебета же так и не оправилась до конца после смерти мужа. Все время была раздражена, напряжена. В каждом движении, в каждом взгляде сквозила тревога и даже страх. Но красота ее цвела по-прежнему.

— Уезжайте. — Она то умоляла дочерей, то грозила им проклятием, то кричала как безумная. — Уезжайте!

— Мы не можем, мама, — объясняла терпеливая Анна. — Мы должны дождаться, пока тебе станет лучше. Пожалуйста, не кричи…

Вопли Эржебеты, ее угрозы слышала вся челядь.

— То ли не хочет убивать при дочерях, то ли боится кого из них убить, — говорила Агнешка. — Совсем одурела графиня наша…

Эти слова оказались пророческими: одним холодным январским утром исчезла Урсула.

— Знать, графиня наша собственную дочь убила, — шептала заезжим торговцам Агнешка. — Пропала девка-то…

Эржебета словно закаменела. Не говорила ни слова, ходила, стиснув зубы. Но приказала разыскивать дочь. Круглые сутки гайдуки и цыгане обшаривали окрестности. Фицко со своими псами бродил вокруг замка и по нему. Горбун и нашел Урсулу. Тело девушки оставили в самом замке. Туго скрученное веревкой, окоченевшее, оно стояло в нише, где недавно Эржебета пряталась от Черного человека.

Фицко снял веревки, принес Урсулу в комнату графини, положил на кровать, молча вышел. Горло девушки было перегрызено, как будто на нее напал волк, а тело изуродовано бесчисленными укусами.

Словно вымер замок. Слуги не осмеливались громко говорить, все попрятались по комнатам и углам. Никто не решался потревожить графиню, сидевшую над своею мертвой дочерью.

Горе не старило Эржебету — она была все так же молода и красива. Ни слезинки не пролилось из черных глаз, ни стона не вырвалось из груди. Может, и не было его, горя?..

Наступила ночь. Дорка внесла свечи и тут же вышла. Графиня продолжала смотреть на Урсулу. Как вдруг что-то словно надорвалось в душе.

— Девочка моя, доченька, прости…

Обняла покойницу, баюкала, пела колыбельные. Гладила русые, слипшиеся от крови волосы.

— Погоди, моя милая, их надо расчесать. Чтобы мамино солнышко было красивым…

Разбирала покрытые ржавчиной пряди, отирала пятна с лица, плакала, глядя на изорванную девичью шею.

— Больно, доченька? Сейчас мама прикроет, и больше не будет больно.

Ринулась к шкатулкам с драгоценностями, торопливо расшвыряла украшения, достала тяжелое, широкое ожерелье — под горло, словно ошейник.

— Вот так. Так не больно, правда?

Доставала из шкафов лучшие свои одежды, наряжала Урсулу, кутала в шелка и бархат, словно с куклою играла. Натерла покрытые укусами щеки румянами, подвела глаза сурьмою.

— Моя красавица…

— Мама? — В комнату вошла Анна, печальная, бледное лицо залито слезами.

Она застыла на пороге, увидев, что делает Эржебета.

При появлении старшей дочери тихое безумие графини сменилось буйством. Она вскочила и, скрючив пальцы, бросилась на Анну, желая задушить ее. В глазах горела жажда убийства.

В комнату вбежал Турзо, схватил Эржебету, оттащил от дочери:

— Вам мало гибели одного ребенка?

— Не троньте маму, мама не в себе, — заплакала Анна.

Графиня бесновалась, пока Анна не вышла. Потом затихла, снова склонилась над Урсулой.

«Об этом не должны знать при дворе», — думал, уходя, Дьёрдь. Слишком удобный случай очернить евангелистов Венгрии. В глубине души Турзо признавался себе: это не главная причина, по которой он готов покрывать Эржебету. Их было много, и не поймешь, какая важнее: память о старой дружбе, чувство вины перед покойным Ференцем, любовь к Эржебете или что-то еще? И все же он еще не был уверен, что убивает именно графиня. Вернее, изо всех сил не хотел верить…