— Чарджи, откуда ты это знаешь?

— Ты думаешь, что в степи нет рек? Или что степь — пустое место?

Какие они все… Детка, я в степи по-более твоего прожил! У меня и другая жизнь была, и в ней много чего поместилось. Я знаю степные реки, я по ним и на лодках, и на байдарках ходил. То, что для тебя — «Дикое Поле», то для меня, как бы там погранцов не расставляли — Новороссия. Но я — пешеход, а ты — верховой, принц кобыльский.

— Я понимаю… Но откуда ты знаешь: как надо смотреть на воду?

— Есть три вещи, на которые можно смотреть бесконечно: на текущую воду, на горящий огонь, и на любимую женщину.

— Да, кстати. В Рябиновку заходить будем?

— ? А… Нет, не кстати. Но… надо. Я слышал, что тебе говорили о вире и розыске. Надо или бежать, или придумать что-то… Ха! Вы, руссы, жадные до чужого серебра, вы придумали себе свои законы, вы поставили над собой всяких начальных людей. И теперь ни один храбрец не может просто взять и убить плохого человека. Или гнать его плетью перед собой, ездить на его коне, ласкать его женщин, и наполнять свой живот мясом его скота.

Мда… Формулировки Чингизовой яссы звучали в Великой Степи и до принца Темуджина.

— Да, боярич, слуги говорят разумно — надо идти в Рябиновку. Надо спросить совета у твоего… отчима. Ваша ссора… Но если сюда придут княжии — и Рябиновке тоже будет худо.

Просить совета у этого вздорного старика? Просто потому, что он старше, что у него уже выросла волосня на подбородке? И в этой шерсти уже нарушена пигментация, от чего ожидается ну прямо фонтан мудрости и гейзер осмысленности. Но в голос голосит мудрость народная: «Возлюби ближнего своего! А то придёт дальний и полюбит вас обоих». Как раз мой случай.

— Эй, на кормиле! Поворачивай к берегу!

Мы не стали разгружать лодию. Оставили двух часовых и потопали внутрь усадьбы.

Ворота закрыты, но не заперты. Сторожа нет. Во дворе — никого, все попрятались от дождя. Караулы — не выставлены, периметр — не контролируется, сигнализация — не включена. Разруха и разгильдяйство. А если бы это были прежние хозяева лодочки? «А если б он вёз патроны? — А если б он вёз макароны?».

На поварне… Ни Домны, ни Светаны. Ну и ладно — печь тёплая, в горшках каша есть — пусть ребята обсохнут да подкормятся. А я… э-эх… пошли, Ванюша, к Акиму. Мирится.

А то придёт властный, княжий. И будет «любить» нас обоих. Всеми доступными правоохранительной системе способами. Если не до смерти, то до полного разорения. О-хо. хо…

Всё-таки наше появление не прошло незамеченным. По усадьбе пошёл кое-какой шумок и шевеление. Но в столь достопамятные мне сени господского дома со стороны шестиугольной бревенчатой гайки акимовского недостроя, я заявился нежданно.

Ну вот, пришёл, ну сапоги от грязи об доску на крыльце очистил. Ну, постоял… Мда… Пошли хлебать. И расхлёбывать. Ладно… Постучал в дверь. Может, нет никого? Может, Аким по грибы, по ягоды ушёл? Ага, в дождь…

— И хто тама в двери колотит? Головой своей дурацкой постучи.

Нехорошо, однако. Неловко получилось: тут в двери постучаться — не принято. Колотят в закрытые. А я… Толкнул ручку — дверь и открылася.

Немая сцена. Те же и ублюдок. Те же — это Аким и Яков. Яков лежит на господской постели. И под рукой у него что-то… Наверное — метательное. За спиной держит. Меня углядел, отпустил и назад на подушки откинулся. Это хорошо: «метало не прилетело». Пока.

Справа на лавке — вторая постель. Наверное — Акима. Поскольку он на ней сидит. И читает книгу. Ну, дела! А батюшка-то у меня того… библиотекарь. Гридень-библиофил. Да что ж я так ёрничаю-нервничаю?!

Книга толстая, здоровенная. Обложка чёрная, глухая. Картинок нет. Какие-то узоры. Что ж ты в темноте-то глаза портишь? Лампочку бы тебе, Аким Янович. Хотя бы — от Ильича.

В сенях темновато. Тут-то и на улице из-за дождя серо. Я пока пригляделся… молчим. Аким дёрнулся. То в книгу, то на меня, то на Якова. Снова в книгу воткнулся. Демонстративно. Занятые они. Читают-с они. Губами шевелят-с. Старпер малограмотный. А я, значит, мелочь мелкая, внимания недостойная. Дед, а дед. Я уж не про то, что я на восемь с лишним веков тебя старше. Нам же обоим здесь головы по-отрывают. И мою — лысую, и твою — седую. Ладно — я. Я сам по себе — попадун-попадист. Что в той жизни, что в этой. Перекати-поле. Мне «с асфальта подыматься»… — «плавали-знаем». А вот тебе-то и идти некуда. У тебя тут и жена похоронена, ты и сам к этому месту прирос, тебе-то с отсюда подняться — душу рвать.

Ага. А теперь, Ванюша, проглоти-ка все эти ценные и, безусловно, правильные мысли, и давай по обычаю и традиции. Как оно эти, такие-сякие, туземцы-аборигены, понимают. Потому как цель твоя сейчас — не истина, во всём её ослепляющем великолепии, а тёпленькое взаимопонимание, с его накатанными и разношенными, как старые сапоги, ритуалами. Господи, да хорошо бы ещё их знать!

— Поздорову ли поживаешь, Аким Янович?

— Хр… гр…

Ноль внимания. Даже головы не поднял. Видать, книжка интересная попалась. Неужто — порнушка? Как у них в средневековье с этим делом? Что первые буквы на странице в разные цвета раскрашивали — помню. Доводили буковки даже до состояния многоцветных миниатюр. А вот каких сюжетов — не интересовался. Миниатюры-то разные бывают. С разными… персонажами.