Как-то раньше я на алфавит с этой точки зрения… Хотя — почему нет? При достаточно широком поле ассоциаций… Художественное видение, извините за выражение, мира… Буква «А», к примеру, в англоязычных странах нашивалась на одежду женщин лёгкого поведения по приговору суда. И что с того, что не похоже? Вы на ножки её посмотрите — видите? Раздвинуты! А вы говорите… А уж наш юс йотированный…

«Психиатр обследует сексуального маньяка:

— Вот лист зелёной бумаги. На нём чёрная точка. Что вы видите?

— Голая негритянка загорает на лугу.

— Понятно. Вот лист синей бумаги с жёлтой точкой.

— Голая китаянка очень далеко заплыла от берега.

— Ну ладно. Вот чистый белый лист…

— Обнажённая норвежка замерзает в ледяной пустыне. Ей же холодно!

— Да, вы — типичный маньяк.

— Я?! Это ещё надо узнать — где вы такие картинки берёте!».

Хороший анекдот. О релятивизме в познании и влиянии субъективного в восприятии объективно существующего мироздания. Но, как не откладывай, а процедуру примирения пройти придётся. Пошли в Каноссу, Ванюша? Не только же императорам германским на коленках ползать…

Я уже говорил, что первым примирение после ссоры предлагает самый умный. В нашей ссоре с Акимом самым умным оказался Яков.

— Сказывай.

Охо-хо. Лаоканисты… они… такие лаконичные. Ну, алаверды вам.

— Побили.

Ага, сработало. Аким аж взвился. Книжку бросил, рот раскрыл… и остановился. Лишь бы он этим талмудом закусывать не стал — я тоже картинки посмотреть хочу. Ротовое отверстие у Акима ещё не занято, но спрашивает Яков — владетелю невместно.

— Всех?

— Ага.

Не мужики, вы зря со мной в эти игры играть надумали. Я начинал в те времена, когда двоичные коды ручками писали. Я в этой логике могу даже думать: «да», «нет». «Нет», «да». И — инвертирование просто для поиграться. Когда килобайты в ноликах и единичках пишешь — они очень… лаконичные получаются.

— И торка?

— Что — «торка»? Чарджи со мной пришёл. На поварне отогревается.

— А говоришь — «всех побили».

— Пришлых — всех.

— Чего?! Грхк…

Мда. Не выдержал батюшка мой родненький такого вопиющего безобразия — не может быть у Ваньки-ублюдка славных побед и боевых успехов. После отеческого изгоняния, порицания и вдаль посылания.

Так он решил, что это нас побили?! А я струсил, убежал и теперь прошусь к нему спрятаться? Ну извини — не оправдал твоих родительских надежд. Аким, остынь — глазами такого размера можно не только книжки в темноте читать, но и радиоволны онлайн разглядывать.

— Своих-то много положил?

— Ни одного.

— Врёшь!

Снова прозвучало «мудрое слово отеческое». Назовём это выражение — глубоко эмоциональным проявлением в акустическом диапазоне чувств восторга, восхищения и изумления. Этаким гуманоидным аналогом церемониального свистка паровоза, и не будем оскорбляться глупым подозрением в недостоверности изложенной информации. Я врать не могу, и все местные насельники уже в курсе. Или нужно повторить персонально владетелю?

А Яков «лаоконит» дальше:

— Взял чего?

Аким аж подпрыгивает. Всей душой. В такт душе дёргается и тело. Но — тайно. Невместно владетелю выражать откровенно свои эмоции. Но он же весь кипит! Свисток у этого чайника уже был — сейчас кипятком брызгать начнёт. От множества вопросов и комментариев и… вообще. Точно, рядом рушничок есть. Чтоб сразу вытереть мокренькое. Есть надежда на сохранение в живых и недогрызенных этой книгопечатной продукции. Вру: книги здесь есть, а книгопечатания ещё нет. Кажется, только в Китае тамошние газеты с резных досок печатают. А у нас тут… Только ручками, буковку за буковкой…

— Есть маленько. И захоронку Хохрякову…

— Чего?! Как?! Много?! Где?!

Ну вот. А то изображают тут некоторые… Мы читали — мы читали… Библиотекарь… Со свистком.

— Злодеи поймали самого младшего Хохряковича. И вдову. Мальчонку перед ней пытали. Она место показала. Там, на общинном подворье. Они серебро вынули, её и других убили. Тут мы пришли. Там с пол-пуда серебра, с пол-пуда бронзы да меди. Чуток золота. Есть вещицы изукрашенные, с эмалью. Есть — с камушками.

— Э-эх! Повезло бестолочи. Господь дурню помогает… Чего, хвастаться пришёл, ирод малахольный? Бахвалиться передо мной? Вон поди! Мне что на тебя, что на твоё злато-серебро смотреть… Пшёл!

И — к стенке. Бороду — в потолок, руки на груди — будто покойник, глаза — в стенку. Взревновал. К удаче. Мда… Поговорили.

— А можно я бахвалиться погожу? Покудава видно не станет — головы наши на плечах удержатся или по-отлетают?

— Чего?! Да ты свой пенёк плешивый… (Аким возражает против связки: «наши головы»)

— Сказывай. (Яков пытается найти смысл в моём блеянии).

Сказываю. Конспективно. Делаем, извините за выражение, дайджест. И «дай» и «жест» проистекают от Акима. Он подгоняет, требует подробностей. Насчёт красной сумки, «княжьего гонца» — пропускаем аккуратненько. Аким сразу ловит нестыковку: