Мы — возвращаемся. Из пустоты, из безмолвия, из пустынь… Из безлюдья — к людям. А уж откуда, с «покорённых» ли «вершин»? А как же иначе? Чего «покорять» — жизнь сама подкидывает. Было бы куда вернуться.

Покрутился перед посадниковой усадьбой. Мощно сделано: тын, как в лесной усадьбе от диких зверей — толстые заострённые брёвна в два человеческих роста. И в воротах — сторожа. Интересно, городские ворота распахнуты настежь, и никого не видать. Наверное, сигнальщик в башенке сидит. А здесь и ворота заперты, и в открытой калитке два здоровенных мордатых брюхатых мужика торчат. В бронях и при мечах.

Глянули в соседний двор. Тоже — могуче построено. Но ворота вообще заперты. Спрашивать у прохожих начали — вирниково подворье. Так вот откуда Степан Макуха в наши края пошёл! Надо бы мне по этому двору походить. Но — всё закрыто, и изнутри ничего не слыхать. А вот Спирьки-мятельника усадьба — сильно дальше. И сама другая — забор жердяной, ворота нараспашку. И внутри… не тёсом крыто.

Я сунулся внутрь, из будки возле ворот вылез старый блохастый пёс и сказал: «Гав». По моему поведению определил, что я не понял такого простого слова, и убедительно повторил «гав-гав». Потом потерял ко мне интерес, уселся на землю и начал вычёсывать задней ногой блох из-за уха.

Всегда завидовал в этой части собакам и кошкам. Нет, не блохам, конечно, а вот такой растяжке. В принципе, в лучшие годы и я сам так мог дотянуться. А вот почесаться таким манером между делом… ботинки мешают. Да и бизнес-партнёры не поймут.

Откуда-то из-за сараев выскочила девка моих примерно лет с полным травы передником. Справа в углу какая-то мусорная куча. Компост, что ли, они изобретают? Как на «Святой Руси» было с компостом? В летописях про это ни слова не попадалось. Что навоз не запахивают — знаю. Но неужто и такую простую вещь не умеют? Девка вывернула туда травяной мусор и, только сейчас заметив чужих во дворе, насупилась.

— Эй, чего надо? Идите с отседова. Нету мятельника, нету. К посаднику зван. Идите-идите.

Судя по интонации — регламентная процедура в условиях всеобщего пофигизма и скуки. Как собачкин «гав». Скучно живут туземцы. Ничего у них не происходит, ничего особенного не случается. Все надоело и опротивело.

А здесь даже и не Таруса, и гуси все на речку ушли. Солнце уже высоко стоит, жарит серьёзно. Парко. Выжимает солнышко воду недавних дождей из здешней земли. Скучно, однообразно. Невнятные мечты, неясные томления. Тоска. И тут в этом глухом захолустье — я. Типа: весь в белом. Во всём своём полном попаданстве, некомпетентности и гиперактивности. Ты, девочка, когда-нибудь такой «ёрш» пробовала? В мозги шибает, как кока-кола в нос. Кока-колу не пробовала? А пепси? Ну и не надо — гадость. Ими только латунные бляхи да пуговицы металлические чистить хорошо: бросил в стакан на ночь — утром как новенькая. Что, и пуговиц блестящих нет? И ничего-то у вас нету. А теперь и «скучно» уже не будет — я пришёл. «Весь вечер на арене клоун Ваня». Не скажу, что будет смешно, но скучно явно не будет. Для уцелевших и выживших.

«Не скучно» уже настало. И я даже услыхал его наступление. Точнее — вступление. Естественно, в форме матерных выражений со стороны ворот. У нас на Руси всегда так: как не скучно, так обязательно матом. И голосок знакомый — мятельник Спиридон в дерьмо вступил.

Продолжая ругать коров, пастухов и всяких неопределённого вида мерзопакостников, которые именно у его ворот такую большую и жидкую лепёшку сложили, Спиридон, на каждом шагу обтирая правый сапог о траву то одной, то другой стороной, появился в воротах. Будучи чрезвычайно занят углублённым процессом рекристаллизации собственной обуви из чужого, да ещё и скотского, дерьма, первые несколько шагов он исполнил, не поднимая головы. Потом — поднял, увидел, опознал. И в лице — переменился. По размаху перемены морды данного официального лица, я сразу интуитивно ощутил: скучно уже не будет. Всем не будет скучно. Но мне — в первую очередь. Прямо какой-то «Нескучный сад» намечается.

Насколько именно «сад» я понял с первой фразы. Спирька, шипя и дёргаясь, затащил меня в какой-то хлев и придвинувшись к носу моему, брызгая слюной, сообщил:

— Акима Рябину твово в поруб посадили. Посадник велел.

Посадник-садовник. Точнее — сажальник. Посадка невиновных уже началась. Теперь бы дожить до награждения непричастных.

Садик будет «рябиновый». И поливать его будут моей кровью.

Автоматический и совершенно идиотский вопрос:

— За что?

Идиотский — потому что сажают не «за что», а «для чего» — для ограничения «возможности воспрепятствовать следствию», или «покинуть юрисдикцию» или «скрыться от органов»… Просто — для «исполнения наказания». Для чего-то. А уж за что…

— За разбой. Управитель его, Доман, донёс, что люди владетеля служилых людей князя Владимирского побили. Кучу народа — десятка два. У нас-то с суздальскими нынче мир. Посаднику-то в дела эти влезать — князья голову оторвут. Так что взыск будет по полной. А ещё Доман говорит, что на битых какую-то скотницу богатую взяли. Чуть не в три пуда злата-серебра. Так ли?

— Врёт. (Точно врёт. И про служилых, и про количество, и по весу. И про то, что люди владетеля).

— Вот и я думаю — брешет. Он, слышь-ка, вместе с владетелем на двор утром пришёл. И, пока Рябина посадника дожидался, успел тайком переговорить. Отчим-то твой как вошёл — посадник на него давай давить. А хрыч старый нет чтобы покаяться да поклониться — начал старые дела вспоминать. Как он посадника-то покрывал в походах прежних. А тому-то нынче это и вовсе поперёк. Он и рявкнул. А твой-то, дурень старый, в дебрях лесных совсем сбрендил, — в ответ. Так это… по-басалайски. Дед-то твой — баско лается. Такие загибоны загибает… Ну, его и в поруб. Сейчас вот велено мантию взять да книгу нашу, Евангелие, для присяги. Посадник сам первый допрос откатает. Ежели дед твой всю правду не скажет, во всех злодействах не покается — пойдёт уже суд на железе. Палач-то, слышь-ка, ругался уже, сам слыхал, уголь-де отсырел — пока горн растопит да клещи разогреет…