— Кого? Авицену? Я-то… ну… не, так-то оно понятно… хотя с другой стороны… и чего?

Нет, Спиридон горазд пугаться, но не дурак. Ещё и распрямиться не может, а уже вон как цепко смотрит. А испугался он потому, что лучше меня представляет возможные последствия. Поскольку я — дурак-попаданец и вероятных бедствий в здешнем мире даже и вообразить толком не могу, то и остаётся мне только безграничная храбрость и запредельное самодурство. Проявляем.

— Вели ей раздеться. Догола.

Спиридон, редкий случай в этом народе, обладает реальной реакцией. Он уловил, что я не просто «похотью обуян», а имею какой-то план, включающий каким-то боком Авицену. Поэтому не стал вопить о сексуально озабоченных лысых недорослях, а просто оттранслировал мою команду объекту.

Девка снова завыла, попыталась сбежать, была поймана за косу. И достаточно эффективно доведена до полного обнажения. А чего ж не эффективно, когда всё снимается в два маха: один — косынка, другой — рубаха. Даже как-то неинтересно. Хотя с другой стороны… Но не сейчас.

Во избежание возможных помех своим планам, я велел связать её и вставить в рот кляп. Тут от коз какой-то кусок мешковины завалялся. Я как-то отвлёкся, перебирая собранные сорняки, как вдруг услышал сопение Спиридона. Он прижал девку в углу и старательно ощупывал её груди, ляжки, ягодицы. Какая стремительная регенерация у наших предков! Я-то думал — он до вечера в раскорячку ходить будет. А он — уже. Или он впрок впечатления запасает? Просто, чтобы было, что приятного вспомнить на досуге?

— Спиридон, у нас что, больше заняться нечем?

— Чего? А… Как-то я пропустил… Тут всё дела-заботы… По службе княжеской… И не заметил, что девка-то выросла. Чевой-то у неё наросло, мясцо уже на костях появилось… Надо пристроить куда, а то начнёт в подоле таскать. Корми потом выблядков.

— Да отцепись ты от неё! Иди в дом, переоденься, возьми чего надо, и выходи. Давай, быстро.

Спирька, тяжко вздохнув, покинул этот «дом козлов», а я быстренько скинул рубаху, скинул сапоги. И одел на себя девкину рубаху. Мда, девочка-то пропотела. Но запах — приятный. Привкусов болезней — не ощущаю. Запах нормального здорового молодого женского тела. А вот со штанами… Можно закатать под колено. Но рубаха у девки довольно тонкая. Опояска и всё, что на ней навешено — будет выпирать и просвечивать. Главное, ножик — видно со стороны. А без ножика — зачем опояска? А без опояски — штаны спадают. А без штанов… как-то мне неуютно. Как голый. Опять же — поддувает.

Это у тебя, Ваня, от третьего тысячелетия. Все великие люди древности ходили без штанов. Древнегреческие герои выходили в бой в шлеме и в гульфике. Их так потом на вазах и тарелках изображали. В совершенно неприлично-воинственном виде. Не ахейцы, а такая, извините за выражение, порно-армия. Но — чисто мужского состава. Женщины изображались одетыми. Хотя и весьма воздушно.

Аристотелю, Платону, Сократу — поддувало. Но не мешало. Тут чётко надо понимать — в основе всей западной цивилизации лежит древнегреческая философия. А в основе этой философии — свободно продуваемая голая задница. Вот на Востоке такой вентиляции не было. Поэтому там мистицизм, фатализм и мракобесие. Без всякой логики. А у греков — логика. Как у Жванецкого:

«Ровно в двенадцать пищу приму, ровно в четыре на минуту выйду».

Связь — прямая, логичная, общедоступно наблюдаемая. Хоть у Аристотеля, хоть у Платона.

Здесь, в «Святой Руси», вообще половина населения ходит без штанов — потому что женского рода. А из оставшихся — тоже половина, потому что — дети и юношество. Штаны — признак совершеннолетия и дорогое удовольствие. Швов там больше, чем на рубахе. Так что — только по праздникам или в холодное время года. «Бесштанное детство» — широко распространённое явление аж до после Великой Октябрьской.

Теперь сверху всё это платочками и накрыть. И моей банданой, и девкиной косынкой. А иначе в рубашке-голошейке у меня вид… Эх, жаль зеркальца нет! Хоть бы посмотреть — как-то оно получилось… А вот сейчас и узнаем — Спиридон с крыльца бежит. И мне — пора.

Передничек — подхватил, Сухану — указал, вперёд побежал.

— Тебе чего? Этот-то, плешак бешеный, отпустил, что ли? Ой!

— Вот, Спирька, не придётся тебе на посадников двор, на почестный суд, ублюдка рябиновского вести. Только девка твоя за тобой следом бежит, траву для посадницы несёт.

— К-каку траву?

— Каку-каку… Авиценову.

Спиридон ошарашено разглядывал мой маскарад, но сорвать аплодисменты публики не являлись моей целью. Мы выскочили из двора и побежали вверх по улице. Впереди — мятельник в развевающейся чёрной мантии и со здоровенной чёрной книгой под мышкой. Следом я, в девкином наряде, с полным передником сорной травы в руках.

«Побежали»… — громко сказано. Как плохо ходить босиком! Особенно — в местах человеческого обитания. Не зря та «маруся» на берегу «мыла белые ножки». А то они совсем не белые получаются. И камушки какие-то попадаются. У этих туземок вместо ступней должны быть сантиметровой толщины мозоли. Ой! Блин, только бы занозу не поймать!

О'Генри описывает одного американского консула, который сбежал от несчастной любви в какую-то банановую республику. Через некоторое время предмет его возвышенной страсти является в тот же городок. Естественно, вместе с отцом. Ибо в те давние времена юной особе, даже и американского гражданства, отправляться одной в такую даль, без присмотра — было неприлично. Хиппи и секс-туризма ещё не было.

Однако приезд консульской душевной привязанности был обусловлен отнюдь не делами сердечными, а исключительно бизнесом папашки. Помимо прочих несчастий, он был ещё и сапожником. Увы, туземный рынок обуви оказался ограничен двумя-тремя европейцами и северо-американцами. Туземцы же пребывали в счастливом неведении о существовании столь изощрённого орудия пыток, каковым является «обувь модельная». Влюблённый дипломат, что уже само по себе есть нонсенс, продолжал пылать страстью, но, будучи при этом американцем, обратился за помощью к Меркурию, дабы добиться благосклонности Венеры. Типа: решаем папашке его бизнес-проблемку, и его дочка будет моей. Будучи влюблённым, он стремиться к своей мечте, будучи американцем, он стремиться к своей мечте по-американски. Путём формирования нового сектора рынка потребительских товаров. «Американская мечта» — она, знаете ли, такая… «И залетели, и разбогатели».