— Ну что, деточка, сразу скажешь, где этот поганец Кудряшок обретается, или сперва тебе глазик выковырнуть? Где ты этого змея ползучего видел? Ну! Говори!

Я сам за последнее время несколько раз применял тот же приём — «ножик на глазик». Впечатляет. С этой стороны, со стороны очень близкого острия — особенно. Очень хочется отползти, но что-то над моей головой меня держит. Должен честно признать: никакой внятной реакции у меня не было, я чисто инстинктивно шебуршил ножками, издавал какие-то невнятные звуки. Остриё приблизилось. Но у посадницы была занята вторая рука — она не могла зафиксировать моё лицо. Ей пришлось отвести кинжал и, оттянув на груди платье, сунуть себе за пазуху свёрнутую бересту.

«Гроши я сховав у самоё потаённоё место — к жинке за пазуху. А бандюки, слышь-ка, сразу туда и полезли». Это, кажется, из «Педагогической поэмы». Какая связь — не знаю. Но мелькнувшее воспоминание вывело меня из ступора от этого потока неожиданностей.

— Сухан! Б…!

Здесь «Б…» не характеристика, а призыв к действию. Приказ, команда. Но внятной команды — не получилось. Посадница сразу прихлопнуло мне лицо освободившейся рукой. Могучая у бабы ручка! С зажатым ртом я не мог ни крикнуть, ни пошевелить головой. Как в тиски попал. Наклонившись к моему лицу, она поднесла снова клинок к моему глазу и спросила:

— Сразу скажешь? Или сперва окривеешь?

Дура! Как же я скажу с зажатым твоей рукой ртом?! Я нервно промычал эту мысль в её ладонь, наблюдая за приближающимся остриём. Кажется, обнаружившаяся техническая проблема стала очевидной и для посадницы. Она несколько недоуменно чуть отвела стилет от моего глаза.

В следующий момент меня дёрнуло, а её с меня снесло. Вот она была, висела прямо надо мной. Злое лицо близко, в двадцати сантиметрах от моих глаз. В тёмном платке и со злобной улыбкой. И раз — исчезла. Только что-то светлое, тонкое промелькнуло молнией. Туда-обратно. Какой-то шорох справа, какой-то «ах» за головой, снова светлое в темноте пролетает надо мной и… глухой звук удара.

Мне пришлось пару раз сглотнуть, прежде чем я смог нормально двигать челюстью. Надо мной стоял Сухан со своей еловиной. Дерево ошкурено и в темноте выглядит светлым, почти белым. Вот эта оглобля и пролетала над моим лицом светлой молнией. Да и сам Сухан различим издалека даже в темноте — белая рубаха, белые штаны. Но посадница очень увлеклась вытягиванием из меня информации — перестала смотреть по сторонам. И не одна она. Подобралась ко мне со спины и держала меня за руки её давешняя служанка. Та самая баба, которая и приняла в руки мой передник с Авиценовой травой. То есть, посадница пришла не одна, как я ей говорил, а со служанкой. И устроила на меня засаду — баба пришла с другой стороны, чем госпожа. Подобралась незаметно во время разговора и, по кодовой фразе «Не можно это» — напала на меня. А я, как оказалось, тоже построил засаду. На — них. Только без условного сигнала. «Тегеран 43» в чистом виде — у кого больше запасных уровней воздействия, чей уровень сработает последним, тот и остаётся в живых.

Служанка, оглушённая ударом жердины, начала стонать и шевелиться.

— Бабу связать, пасть заткнуть. И мне вязку дай. Для другой.

Удар Сухана был очень сильным, и посадницу откинуло на пару шагов. Связывать в темноте, да ещё женщину со всеми этими тряпками… несколько непривычно. Я уже спутал ей лодыжки, кисти и локти, добрался до её головы, когда до меня дошло — она не дышит. Пощупал пульс на запястьях, потом на шее, потом на виске… Вместо левого виска — мокрая каша. Пульса нет. Посадница мертва.

Всё. Можно вешаться.

…

Один удачный удар торцом еловой жерди — и всё рухнуло. Катастрофа. Полный крах. Сливай воду, суши портянки, ложись на дно. Конец всему.

Посадница — мертва. Значит — некого шантажировать, не с кем торговаться. Значит — нет рычага воздействия на посадника. Значит, завтра Акима зажарят этими «святорусскими» железяками, и он, либо признается во всём, что они скажут. Либо умрёт. Либо — и то, и другое. Соответственно, конец всем моим планам. Не будет ни вотчины, ни боярства, ни «смерть курной избе». Да и самого Ваньку-ублюдка скоро черви доедят.

Я схватился обеими руками за голову и немножко помычал. От осознания гадостности ситуации, в которую я вляпался. И для себя, и для моей команды, и для всей «Святой Руси» в целом. Однако ужас положения не исчерпывался только линией, связанной с Акимом.

Убита «первая леди» Елнинской волости. Пойдёт розыск. Преступлений без следов не бывает. Если улики не находят, то следаки — или бестолковые, или ленивые, или купленные. Здесь сыск пойдёт в полный профиль. И найдут. Не надо думать о предках плохо. Они мало чего понимают в спектральном анализе или в дактилоскопии, но в человеческих следах на своей земле они соображают куда лучше меня. Кто-то что-то видел. Или слышал. А вот листочек примятый, а вот отпечаток сапога — у нас таких не носят…

Захотят — найдут. Спиридон и найдёт. Его так наскипядарят… А он — не дурак и меня уже знает. Он и сыщет. И до суда или даже до поруба — не доведёт. Ни меня, ни людей моих. Мы все для него хороши только в могиле.

М-м-м… как же я попал!

Служанка начала шевелиться, мычать через кляп. Сухан нагнулся над ней и врубил кулаком по затылку. Женщина воткнулась лбом в землю и затихла. Я перебрался к ней. Удар еловины попал её не в висок, как посаднице, а прямо в лицо. Нос и губы были разбиты, всё лицо залито кровью. Чисто автоматически вытер её концами платка, натянул платок, так, чтобы он закрывал всю эту разбитую физиономию, и вернулся к мёртвой посаднице. Мысли крутились в замкнутом круге безвыходной двухходовки: убил — конец всему.