И вот, под покровом темноты, вооружившись мешком с небольшими, но весьма колючими плодами, сей сотрудник Госдепа засевает песчаные улицы туземного городка плодами своего лямур-бизнес-умысла. По утру, поколовшие ножки туземцы и туземки, вопиют и бегут за обувью. Привезённый из Сан-Франциско товар — к обеду уже раскуплен, а к ужину — согласованы детали обряда наложения цепей Гименея.

Как это знакомо по 21 веку! И наилучшие, возвышенные помыслы в качестве исходной мотивации, и действия по подрыву местного образа жизни под прикрытием темноты и дипломатического паспорта, и изощрённое навязывание всему миру своих ценностей. В том числе — и обувных. Путём минирования путей сообщения, нанесения уколов в наиболее болезненные точки местного общества, продвижения собственных товаров для решения сами же американцами созданных проблем. Заставить людей ходить в обуви — это, безусловно, неоколониализм и глобализация.

Что радует — нам американизмы в форме ботинок и штиблет — не грозят. Поскольку всякая гадость и так у нас на дорогах постоянно валяется. Нет нужды по ночам, тайно, с мешком — чего-то там разбрасывать. Мы к этому привычные и просто отращиваем дополнительный слой кожи на пятках. А и фиг вам против наших копыт!

Только я дошёл до этой, полной неприлично неприкрытого патриотизма, мысли, как мы добрались до места, и Спиридон сунулся в калитку посадниковых ворот.

У калитки было уже несколько мужиков, Спиридон с кем-то раскланивался сам, кому-то кивал в ответ. Я проскочил вслед за ним. Впереди, поперёк двора стоял нормальный для этих мест трёхэтажный терем с широким и высоким крыльцом под крышей на балясинах-столбах. На самом крыльце и возле него торчало и слонялось десятка полтора мужиков. Спиридон был прав — среди столпившихся я увидел и Домана. Не дай бог опознает, иуда. Сволота. Ты мне ещё попадёшься, сексот, стукачок, сука…

Так, эмоции — после. Надвинув на нос девчачий платок, я ссутулился, опустил лицо и потихоньку потопал вправо. По словам Спиридона, там, за правым торцом терема был вход на задний двор, где в маленьком садике пребывала, вероятно, сама посадница со служанками.

Ещё на улице Спиридон сделал последнюю попытку отвратить меня от явно безумной попытки:

— Ежели ты думаешь к посаднице в ножки броситься, Акима вымолить — не надейся. Она баба крепкая, на жалость её не возьмёшь. Она таких просильщиков на конюшню посылает. Чтобы выпороли хорошенько да беспокоить её по глупостям отучилися. И подношения она не берёт — посадник-то сам волость выкручивает досуха. Не ходи — сам попадёшь и меня повалишь.

— Не дёргайся, Спирька, всё будет абгемахт.

На этом и замолчали. Слово «абгемахт», как я заметил, внушало Спиридону глубокое уважение, и успокаивало его мятущуюся душу. Теперь задача: найти эту «бабу крепкую». Которая «подношений не берёт». По здешним, «святорусским» понятиям — больная какая-то.

Жердяной забор и вправду отделял от общего двора небольшой участок за теремом. Там была пара яблонь, кусты крыжовника, заросли малины вдоль заборов, беседка и лужайка. На лужайке располагался род дощатого манежа, в котором ползал годовалый младенец. Вокруг крутились и сюсюкали три женщины. Ещё две сидели в тени в беседке. Одна из них, подходящая под описание Кудряшка по возрасту и по внешности, была одета в более дорогое, цветное платье. Вот к ней я и направился, старательно репетируя собственную речь.

Ага. Речь-то речь. Только обратиться первым младшему к старшему — нельзя. И смотреть прямо нельзя. Спасибо Саввушке — уроки русского вежества он в меня крепко вбил…

«Жить я буду — не забуду этот паровоз.

Трое суток в подземельях на карачках полз».

Наконец, моё нервное ожидание было прервано ленивым вопросом:

— Ну?

Какое у неё контральто! Богатый голос, глубокий. Кудряшок не зря им восторгался. А уж страстный шёпот любовных признаний в этом исполнении… А вот внешне она, видать, несколько пополнела. Но её это красит. Наверное. Я со здешними стандартами женской красоты так и не разобрался. Явно больше, чем в моё время. И по весу и по обхвату. Что-то типа 120-100-140. При росте в 160. Белая сметана — как превосходный эпитет — для кожи, и «гляделки по пятаку» — для глаз. Большие, круглые, светлые.

Дама соответствует песне. И ещё — разговаривает.

— Ну! Заснула?

— Эта… ну… госпожа посадница… травки вот… с огорода… стало быть…

— Дура. На что мне твоя трава? У меня и своих сорняков полно.

— Ой! Да нет же! Это ж щавель кудрявый! Да вот же! Цветочки у него красненькие! Этот… как его… бесерменский-то… Авиценой звать… дескать от укусов помогает. И от скорпионов, и от гадов, и от… ну вcякого… мошек-блошек, червячков-паучков…

Я старательно имитировал бессмысленный щебет селянки обыкновенной, и, одновременно, совал ей в руки свой передник с ободранными на Спиридоновом подворье стеблями щавеля кудрявого.

Да, почти все виды щавеля — считаются сорняками. Но практически все они используются как фармакологическое сырьё. У разных видов в ход идёт почти всё. Обычно — высушенные корни. Есть рецепты с использованием листьев, соцветий, стеблей. Но, пожалуй, только Авицена предлагает использование зёрен щавеля кудрявого для лечения и профилактики укусов ядовитых змей и скорпионов. Вообще-то, тёртые свежие корни и вправду рекомендовано прикладываются к месту змеиного укуса. Но Авиценна говорит о зёрнах. Зёрен ещё нет — середина июля, а вот цветы, где будут зёрнышки, ещё есть. Что и навело меня на мысль сделать посаднице вот такой «букет в подарок».

— Ну и чего с ним делать?

— Дык… эта… ну… а… растереть в кашицу и вона… ну… где дитё ползает… да… тама вокруг… помазать густенько… Никакая гадость не подползёт. Вот те крест святой! Авицена же ж!

Авицена говорит о приёме зёрен внутрь. Но я давать непонятно что маленькому ребёнку… не посоветовал бы никому. Да и с точки зрения родительницы — использовать на собственном сыне неизвестно откуда взявшееся снадобье… Интересно, что сочетание идиомы «крест святой» и латинского прозвища «Авицена» мусульманина с китайским именем Ибн Сина создаёт атмосферу доверия и уверенности. Во всяком случае, посадница не стала добиваться более высокого уровня достоверности информации путём уточнения достоверности информатора.