– «Это такой орган, что и у меня может сделать обыск. Ничего особенного...»

Разговор со Сталиным состоялся следующим утром... Несколько часов с глазу на глаз. Второй разговор по телефону - после возвращения Серго домой. Безудержно гневный, со взаимными оскорблениями, русской и грузинской бранью. Уже ни любви, ни веры. Все разрушено...

День уже клонился к вечеру. Приехал его племянник Георгий Гвахария, директор Макеевского металлургического комбината (вскоре его тоже репрессировали). Серго любил его как родного сына, радовался каждому приезду. Гость застал Зинаиду Гавриловну в тревоге.

– «Серго с самого утра не выходит, не ест, не пьет ничего...»

– «Да ну!.. Ставь самовар, Гавриловна, скажи, что я приехал».

Она зажгла в гостиной свет. За дверью спальни раздался выстрел. Они вбежали туда. Серго лежал на кровати в нижнем белье. На белой рубахе расплывалось кровавое пятно. Жена бросилась к телефону, позвонила врачу, потом – сестре Вере. Врач уже ничем помочь не мог, вскоре пришла сестра. А еще через полчаса явился Сталин в сопровождении Молотова, Ворошилова, Кагановича, Ежова. Вера стояла возле бюро, перебирая в руках листы бумаги, исписанные неровными абзацами, лесенкой, - так покойный обычно набрасывал тезисы своих докладов. Сталин подошел к ней.

– «Дай сюда!» - и выхватил бумаги из рук женщины.

– «Вот, товарищ Сталин, - сказала Зинаида Гавриловна, - не уберегли Серго, ни для меня, ни для партии».

– «Замолчи, дура!»

Вождь прошел в гостиную, вслед – остальные.

– «Смотри какая коварная болезнь! Человек лег отдохнуть, а у него приступ, сердце разрывается... Надо дать сообщение в газеты»...

Директива Генсека была принята, как обычно, безгласно. В просторном доме уже шныряли чекисты. На другой день вечером вдова заметила в верхнем ящике бюро пропажу пистолетов, их у Серго имелось четыре – память революционных лет.

На всякий случай собрала Зинаида Гавриловна все фотографии мужа, сожгла их. Окровавленное белье свернула и спрятала под одеяло. Она сохранила его до 1956 года и показывала после XX съезда близким друзьям.

21 июня 1938 года была образована комиссия ЦК по наследию Серго Орджоникидзе. В нее вошли шесть человек, в их числе – секретарь Совета наркомата тяжелой промышленности Анатолий Семушкин. Председатель – Берия. Через неделю Семушкина пригласили на Лубянку. Он охотно поехал, ожидая от чекистов действенной помощи в розыске материалов к биографии Серго. Оттуда Семушкин уже не вернулся.

На другой день его жену Анну допрашивал следователь: « Вы знали, что Ваш муж убил товарища Орджоникидзе? Знали, конечно. Почему не донесли сразу?»

Анна Михайловна: «О чем Вы говорите?.. Спросите у сына товарища Сталина Яши. Мы в тот день были вместе на даче».

Следователь: «Нечего спрашивать, и так все ясно. Подпишите свои показания».

Не получив согласия, вызвал из коридора охранника: «Вот гражданка Семушкина не желает подтвердить данные ею же показания. Расписываюсь в вашем присутствии за нее». И расписался.

Семушкин погиб, Анна Михайловна отделалась восемью годами лагерей. В 1956 году, после XX съезда партии, она попала на прием к Генеральному прокурору СССР. От Руденко ей стало известно, что ее супруга застрелил на Лубянке Лаврентий Берия лично...

Автор биографии Сталина, оппозиционер и перебежчик Абдурахман Автарханов: «Я присутствовал на траурном митинге на похоронах Орджоникидзе вблизи Мавзолея... наблюдал за Сталиным. Какая великая скорбь, какое тяжкое горе... были обозначены на его лице. Великим артистом был товарищ Сталин».

– Вот именно: «великий артист - подтвердил старый революционер Гронский.
– Вот он беседует с человеком: ласков, все искренне. Провожает до дверей и тут же: «Какая сволочь».

– Ни хрена Авторханов не понял! Я на самом деле скорбел о Серго, как и о Кирове. Сколько воспоминаний связано с ним – лучших воспоминаний.

– За что ж ты меня так, Коба?
– со слезами на глазах спросил Серго своего самого старого и близкого друга. У души деспота лицо не дрогнуло, напоминая статую из черного мрамора:

– Ты, кацо, к сожалению, принадлежал к той части нашей партии, которая должна была исчезнуть. Зачем ты просил за врага народа Пятакова? На пленуме ЦК ВКП(б) ты «из соображений чести» не показал мне письма от «злобного оппозиционера Ломинадзе...» Да, на ноябрьском пленуме 1929 года ты набросился на правых, назвав заявление Бухарина, Рыкова и Томского «жульническим документом». Но тут же, после того, как из Политбюро был изгнан Бухарин, взял его в свой наркомат, а в замы пригласил бывших оппозиционеров Пятакова и Серебрякова. Еще раньше ты не голосовал за высылку Троцкого в Алма-Ату, за его выдворение в Турцию. Мог ли я позволить себе роскошь иметь рядом слабодушного наркома, хранившего секреты врагов?