... Если держаться этой идеологии, тогда вся наша мораль будет революционной, направленной к осуществлению этих задач. Наш гуманизм – марксистский, он не может походить на гуманизм буржуазный. Их гуманизм такой, чтоб никого не обижать – вот их гуманизм. Христианский, антихристианский, но это гуманизм буржуазный. Не трогать буржуазного строя, воспитывать людей – Толстой проповедовал, да потому что он был помещик, не мог понять, что без изменения строя человека не изменишь.

Если мы мораль направим на то, чтобы воспитывать в человеке добрые качества, а строй оставим, какой есть, - со взятками, с хищениями, если мы это оставим, то вся эта мораль останется гнилой». Вот что случилось в России во время твоего правления, гнида Ельцин! «А если мы поставим задачи революционные, ломающие строй, доделывающие, тогда нужно приспособить мораль к победе, к борьбе за победу. Это другая мораль. Это все хотят обойти. Поэтому все разговоры о морали, о гуманизме, они насквозь фальшивы.

... Те или иные слова и фразы около правды были и у буржуазных философов, пока они верили в свои силы, они за революционные действия были. Словом, сорвали голову Карлу этому в Англии, уничтожили Людовика, не жалели, когда нужно было. Но на этом революция не кончается. Помещиков, значит, вышибли – это большое революционное дело. А дальше-то им не подходит... Вот в этом все дело, что надо теперешние революционные задачи понять, в чем они заключаются, - не в словах о коммунизме, не в благих расположениях о мирном сосуществовании, а в уничтожении классов».

– А классы, в марксистской интерпретации сего понятия, - это большие группы людей. Соответственно, уничтожение классов – это истребление людей большими группами, - коротко выразил суть молотовской тирады Ницше.

– Вы хорошо понимаете марксизм!
– одобрил Ленин.

– Это я его хорошо понимаю!
– восславил себя Сталин.

– Да, после окончания Вашего правления пришлось провести перепись оставшегося в живых населения.

– Я заботился о пропитании народа: при наших скудных запасах продовольствия чем больше становилось жмуриков, тем больше доставалось живущим!

Ельцин никак не мог понять: то ли Вождь серьезен, то ли шутит в своей обычной людоедской манере.

– Не надо на себя даже в шутку наговаривать, товарищ Сталин!
– залебезил Молотов.
– Так называемые репрессии «... мотивируют злоупотреблением властью». Врут, будто «... в период 30-х годов было произведено 1 миллион 370 тысяч арестов – слишком много... Действительно были незаслуженно пострадавшие, но и без этих суровых мер мы не могли обойтись». И еще важный момент... На отдельных стадиях расследование попадало в руки тех, кто затем сам был разоблачен в предательстве и разных враждебных антипартийных и антисоветских делах. Эти запоздало разоблаченные перерожденцы – предатели в органах госбезопасности и в парторганизациях, как это очевидно, иногда сознательно толкали к некоторым неправильным мерам, направляя их против честных партийцев и беспартийных. Партия, Советское государство не могли допускать медлительности или задержек в проведении ставших совершенно необходимыми карательных мероприятий. Одновременно решительно устранялись обнаружившиеся злоупотребления властью и другие неправильности в ходе многочисленных расследований, о чем партийные организации были подробно информированы в специальном письме ЦК. За грубые злоупотребления властью нарком внутренних дел Ежов, разоблаченный в некоторых грубых искажениях политики партии, был тогда же осужден к высшей мере наказания».

– Да какой же я перерожденец!
– заплакал «кровавый карлик».
– Я – плоть от плоти и кровь от крови нашей партии!

– Да, крови ты понавыпускал нашей партии много!
– мечтательно закатил глаза Берия.

– Все это правильно, - продолжил атаковать вопросами Молотова автор «Заратустры».
– Ежова расстреляли, однако невиновных-то не выпустили.

– «А ведь там же много было и правильно арестованных. Разобрались, кой-кого выпустили».

– Но большинство-то осталось!
– возразил Ницше.
– И вообще, каково Ваше отношение к политике 30-х годов?

– «Я несу ответственность за эту политику и считаю ее правильной. Я признаю, что были допущены крупные ошибки и перегибы, но в целом политика была правильной».

– Как же Вы допустили гибель ряда известных Вам людей, не говоря уже о тех тысячах, что пострадали на местах?

– «Посмотрел бы я на вас на нашем месте, как бы вы справились», - огрызнулся Молотов.

– Что, Вы отрицаете, что сотни тысяч людей были уничтожены зря?

– «Что значит – зря? Слишком вольно» трактуете... Хотя... «Я думаю, Вознесенского зря расстреляли».

– И Кузнецова, наверно?

– «Кузнецова, да. Кузнецов ленинградский, по-моему, неплохой парень, был неплохой. Он мне нравился. Его я всячески поддерживал. Из тех, которых я знаю, он очень хороший. К нему Сталин хорошо относился, но вот эта группа Вознесенского... Запачкался ли он тут, я не знаю, а может быть, и некоторая торопливость была. Мне говорили, еще немного и я бы тоже не уцелел».

– А почему, на Ваш взгляд, герр Джугашвили уничтожил практически всех героев гражданской войны?

– Каких таких героев?
– удивление Сталина было безмерным.
– Не было таковых и нет!

– Может ты, Борис, назовешь тех, кого считаешь настоящими героями гражданской войны?
– апеллировал эрзац-Виргилий к лже-Данте.

Ельцин был озадачен:

– Не знаю, что и сказать, панимаш. Сразу после войны ими считались все, кто уцелел и попал во власть. Во время террора – все, кто погиб на гражданской, типа Чапаева, Щорса, Лазо... После разоблачения культа личности – все, кто был репрессирован. При Горбачеве и мне – беляки... Кто из них настоящие герои – фиг разберешь.