Шрифт:
– И пошли? – Родион улегся обратно на кучу сухого дерьма.
– Ага! Побежали! Посмеялся батя надо мной: «Давай, поспешай, – говорит, – всех запишут, а тебе места не останется! Еще мешок побольше возьми, из-под картошки!»
– А зачем мешок? – Родион захлопал глазами.
– Земли тебе дадут пахать да сеять, чтоб по дороге не рассыпал! – Пасюк хмыкнул, но без смешка. – Можа, место в мешке еще под службу казачью останется…
Родион Артемов
– Почему?
– Чего почему?
– Почему так сложно казакам в России?
– Ты чего? Вроде не бредишь! – Пасюк дотронулся до лба Артемова, словно проверяя, нет ли у него жара. – Кедровка в голову ударила или ты проникся думами глобальными о судьбе казачества? Тогда тебе прямая дорога в стойло к Сивоконю…
– Почему в стойло?
– Во-первых, не перебивай старших по…
– Возрасту?
– Хм!
– Молчу-молчу! – Родион виновато потупился.
– По званию! Так вот, во-вторых, это же его вселенское призвание о глобальных судьбах казачества думать и своим баранам вещать, что в стойлах при нем стоят! Мемекают и то по команде, и внимают с благоговением речам своего атамана! Хотя, – Пасюк прищурился, – они тебя не возьмут!
– Это почему же то?
– Потому как гешефта с тебя никакого, гол как сокол, а холуев-подхалимов у него и без тебя хватает!
– А я и не собирался! – Родион гордо вздернул подбородок. – Вон в Тунке казаки сами возрождают казачество, так и в Иркутске найдутся такие же, настоящие! Ты щедро, Саныч, всех черной краской измазал, но есть же нормальные? Есть? К ним и пойду!
– Нормальные есть, и их много! Ага! – Пасюк прыснул. – Тебя им и не хватает! Уже каравай, хлеб-соль, для тебя испекли! К нам приехал, к нам приехал, Родион Эдуардович, дорогой!
– Смешно? – Родион надулся.
– Грустно, Родя! Плакать хочется, аж скулы сводит! – Пасюк посерьезнел, глубокая складка пролегла на лбу. – Ты, думаешь, я сам бы к таким не пошел? А только идти некуда, заплутали мы меж трех сосен… Только за двадцать лет нет веры никому, устали мы, затюкали нас, по крышку сыты атаманщиной! И я, и остальные болтаемся, вон, как сам знаешь что, столько лет! И не я один так думаю, только вслух никто не говорит…
Пасюк лихо махнул остатний глоток кедровки из фляжки и завинтил ее, закусив «курятиной» в три приема, раскурив сигарету дрожащими от волнения руками. Сухарь и шоколадка давно были уже по-братски поделены и съедены. Затем продолжил говорить дальше, удивляясь тому, как язык выбалтывает то, что он так старательно хранил в себе все эти годы.
– Так кто мешает-то? Вот ты говоришь: там клоуны, здесь ряженые, тут болтуны… Взяли бы да и собрались, чтоб возрождать казачество! Станицы строить! Землю пахать!
Родиону никогда еще не было так скверно. На Пасюка он не обижался, несмотря на бурлящий в мозгу и теле хмель. Тот не бросил его, доволок до спасительного убежища, не оставил в степи умирать. Настоящий казак!
Он отдавал себе отчет, что пришел в казачество от безысходности – посмотрел, как гуляют «новые русские», и решил найти тех, кому дорога судьба Отечества. В казаки пошел, если даже Лев Толстой говорил, что история России сделана их саблями. А тут целый атаман станицы в стриптиз-баре рядышком охранником работает.
– Да нечего возрождать! Нужно заново уклад создавать! Не те условия сейчас, чтобы станицы, поля, тучные стада! Не даст нам государство ничего, так, фантик пустой и даже не блестящий! Ты чего, один такой умный выискался, знаешь что делать? Давно уже перебродило все, и задор, и энергия, и честолюбивые помыслы, как брага, перебродило все, только сивушная мерзость на душе осталась… – Пасюк угрюмо засопел. – Поначалу, в девяностые, и запал у людей был, и губернаторы с мэрами давали землю, деревни брошенные – живите, казаки!
– И что?
– И ничего! Единицы пошли на это: кому ж охота теплую квартирку с работой менять на тяжелый сельский труд? Так что, землю распродали, деньги растащили, казаков обманули… – голос Пасюка становился все тише. – Понимаешь, самое горькое то, что обманули ладно бы власти, свои же, атаманы!
Пасюк молчал и молчал, уткнувшись подбородком в колени и выкатывая и закатывая палочкой в костер обуглившиеся катыши кизяка. Родион потихоньку начинал дремать: сказывались и усталость, и выпитая на практически пустой желудок настойка, что мягким покрывалом укутывала сознание.